Поезд
Шрифт:
– Скажем, мотылек. Порхает себе, и вдруг вы его прихлопнули. Ведь до этого он не сидел в ожидании, сложив крылышки, а порхал.
– Не знаю, как там мотылек, – раздраженно ответила Варвара Сергеевна. – А овца или там баран… Странные вопросы вас интересуют в шесть часов утра, Игорь.
Она окинула собеседника плывущим взглядом.
Удлиненное лицо Игоря покрыла бледность, а узкие глаза глубоко спрятались. Руки сжимали решетку у стекла выходной двери. Казалось, он пытается погасить в себе сильную боль, и это ему не очень удается… «Маньяк какой-то, – вдруг пронеслось в сознании Варвары Сергеевны, разом выталкивая из памяти вскользь оброненные фразы Игоря о судьбе, о смерти, придавая этим фразам особый жуткий смысл. – Сейчас распахнет дверь и столкнет меня. На полном ходу. И никто ничего не услышит…» Мысль эта парализовала Варвару Сергеевну. Она чувствовала, как деревенеют, словно под наркозом, ее рот, губы, как спазмы стискивают
Игорь схватил ее за плечо и притянул к себе, в то же время прижимая к решетке окна.
– Побудьте еще немного, умоляю вас, – шептал он.
– Не… надо, – словно в подушку произнесла Варвара Сергеевна. – Отпустите меня… Я боюсь…
– Ну вот еще, ну вот еще! – торопливо выговаривал Игорь.
Его пальцы, сжимающие плечо, источали снежный холод. Она рванулась к коридорной двери. Лишь слух в последний момент впечатал невнятное бормотание: «Куда же вы? Побудьте еще, прошу вас, пожалуйста…»
Игорь остался в тамбуре, приблизив лоб к прохладному стеклу. Он успокаивался, не вникая в то состояние, в которое был опрокинут мгновение назад, чувствуя лишь жар в голове и тяжесть во всем теле. Он провел языком по сухим губам, ощущая шершавость невесть откуда взявшегося песка.
С силой оттолкнувшись от стекла, он вернулся к себе, в темное купе, наполненное протяжным воющим храпом старика. Этот храп и выгнал Игоря в тамбур час назад…
Однако сейчас храп не слышался, и темноту купе нарушал лишь монотонный рокот колес.
– Где вы ходите? – спросил Павел Миронович из темноты.
– Пока еще в пределах вагона, – вяло ответил Игорь. – Вы так храпите… Я мог спрыгнуть с поезда.
– Я сильно храплю? – в тоне Павла Мироновича звучало наивное любопытство.
– Как вам сказать? – Игорь чувствовал, что его покидает опустошенность, что он вновь обретает злость и напор. – За подобные шумовые эффекты надо штрафовать как за нарушение общественного порядка.
– Толкнули б меня, что ли? – промямлил старик.
– Куда? – Игорь удивился простоте этого короткого вопроса, так много сейчас в себя вобравшего. И, не выдержав, добавил: – Под колеса?
– Ну вот еще, – серьезно ответил Павел Миронович. – Не каждый на это способен.
Игорь нащупал край полки, чуть сдвинул ноги старика и сел. Он молчал, он понимал, что любое сказанное сейчас слово будет невольно углублять неожиданно возникшую тему разговора…
– Что вы молчите? – спросил Павел Миронович и, не дождавшись ответа, принялся поворачиваться на спину, кряхтя, охая, стягивая одеяло и матрац. – Господи, переворачиваюсь, точно шкаф, – укорял он себя и, наконец успокоившись, произнес: – Сон мне снился…
– Что пропали ваши тюки с барахлом?
– Нет. Мне снилась ваша мама, Игорь. Приходит ко мне домой и говорит: «Торопись, Павлуша, сегодня уже суббота».
– Допустим, сегодня только четверг, – буркнул Игорь.
– Да, да… Так и сказала: «Сегодня уже суббота». И одета была как-то странно. В платье таком, с оборочками…
«Перестань вспоминать мою мать! – мысленно закричал Игорь. – Даже во сне! Ты гадкий, глупый старик! Ты сломал ей жизнь, вогнал в гроб отца. Я ненавижу тебя! Чем ты ее так околдовал, что я вынужден тебя сопровождать по ее просьбе?! Больной! Старый! Я ненавижу тебя! Я готов сбросить тебя с поезда…»
Но Игорь молчал. Он видел умоляющие глаза матери. Слышал ее голос: «Тебе, сын, этого не понять. Я и сама не знаю. Это как наваждение…»
Постепенно гнев отпустил Игоря, ослабевший, он полез на свою полку…
– А она и говорит мне, – вновь проговорил старик.
– Кто?
– Ваша мать. Во сне… Говорит: «Ступай, Павел, позови Кирилла». Отца твоего, стало быть…
Игорь помолчал, потом проговорил глухо:
– Что-то вы о смерти часто говорите.
– С таким проводником только о ней и говорить, – ответил старик. – Ушли куда-то ночью. А я чуть не преставился. В глазах круги, в голове звон, тошнота. Пришлось укол сделать вне очереди. Куда вы ходили?
– Куда можно пойти в вагоне ночью?
– Вас не было довольно долго. А у меня такая болезнь, неизвестно, как себя через минуту поведет, – старик беспрестанно ворочался на своей лежанке…
Игорь знал, что больные диабетом во время приступа начинают вести себя словно наскипидаренные. Суетятся, не находят себе места, врачи рассказывали на «скорой». Без присмотра их оставлять нельзя – могут что-нибудь сотворить…
Старик резво вскочил на ноги. В мятом тренировочном костюме он выглядел жалким.
– Помогите мне, Игорь, – он принялся дергать дверь. – Выйти хочу.
– Замок заедает, вы знаете, – недовольно проговорил Игорь.
Старик оставил дверь, метнулся к окну и принялся скоблить стекло худыми слабыми пальцами.
– Душно мне, душно. Откройте
– Ну знаете! – Игорь спрыгнул с полки и обхватил старика за плечи. – Успокойтесь, Павел Миронович, успокойтесь.
Старик пытался выскользнуть из крепких рук опекуна, но постепенно смирился, затих. Игорь усадил его на полку, затем завалил на спину и уложил ноги. Старик с шумом вздохнул и закрыл глаза.
Глава вторая
1
Свиридов поднимался по эскалатору станции метро «Лермонтовская». До начала коллегии оставалось не более часа. А он рассчитывал побывать в нескольких нужных отделах, условился по телефону еще в Северограде. Правда, в день коллегии разговоры комкались, но кое-что решить он успеет.
Толпа запрудила тротуар перед входом в метро, самое горячее утреннее время. Крепкие дубовые двери были распахнуты, затягивая бесконечную людскую массу, подобно гигантской воронке. Часы пик! Непосвященному и невдомек, какими сложностями оборачиваются для железной дороги такие вот «пиковые» ситуации. Взять, к примеру, конец августа, когда после летних каникул собираются студенты и школьники. И всем надо к первому. Вагонный парк выталкивает в маршрут все ресурсы. Но это еще игрушки в сравнении с тем, что происходит в зимние каникулы в январе, когда в самые морозы приходится на десять дней поднимать вагонный резерв страны. Оборудовать, созывать проводников-сезонников, а среди них всякие попадаются люди. Сколько жалоб падает на это время! Представили бы эти жалобщики ту работу, которую надо проделать ради десяти дней января, когда вагоны примерзают к рельсам. А если бы начинать каникулы не разом с первого января? Растянуть бы их дней на пять, облегчить судьбу железной дороги? Всем была бы польза. Не говоря о том, что вагоны не стояли бы без толку десять дней в ожидании возвращения домой отдохнувшей ребятни, а работали бы с перекрытием. Тогда и пишите свои жалобы, если что не так! Нет, только наступит первое января – поднимаются всем миром. Попробуй тут, управься… Вот какие мысли обычно овладевают железнодорожником при виде людской лавины в часы пик… – Товарищ министр, товарищи члены коллегии, товарищи! – начал Свиридов. – В своем сообщении я коснусь некоторых сторон пассажирской службы, которые имеют принципиальное значение. Не снимая ответственности с вагонного хозяйства, я хочу разобраться в недостатках через систему планирования. Парадоксальное явление: железная дорога как хозрасчетное предприятие не заинтересована в формировании поездов и в предоставлении услуг пассажирам. Поразительно, но факт – не заинтересована! – Свиридов читал бумаги так, как это было написано у старого Нико Кацетадзе, отца Аполлона, чей эмоциональный характер не мог принять сухости стиля, присущего солидному сообщению. Хотя Аполлон и предупреждал Свиридова о некоторых вольностях изложения. – Самое удивительное, что меньше всех заинтересованы в качественной экипировке вагона именно те службы, где вагон снаряжается в дорогу. Пассажирские перевозки могут послужить ярким примером, когда планирование, в его существующей форме, из инструмента хозяйствования превращается в его оковы. Все об этом знают, но почему-то мирятся. Пример живучести консерватизма. Чем можно объяснить безобразие, когда дорога, на которой формируется состав и которая тратит деньги на оборудование вагона, зарплату проводникам, получает в итоге такой же доход, как обыкновенная транзитная дорога, через которую этот поезд только проходит?! Чистый формализм! А все из-за грубой уравниловки распределения доходов по всему маршруту. Более того! Чем протяженнее маршрут поезда, тем меньше интерес у дороги, которая первоначально отправляет его в путь, так как увеличивается и количество транзитных станций. Кому же это выгодно? Пункту формирования состава? Нет, как мы видим. Пункту оборота? Нет! Снабжают чужие поезда углем, водой, ремонтируют. А получают такой же доход, как и все. Может быть, государству выгодно в лице Министерства путей сообщения? Нет! Из-за такого безобразия пассажир уходит в Аэрофлот и уносит с собой деньги. Выгодно только одним транзитным станциям, которые паразитируют, ничего не делают, но деньги получают наравне со всеми… Подобная система привела к падению престижа пассажирских перевозок, сделала их невыгодными. Отсюда нередко совершенно безобразная экипировка вагонов, вызывающая справедливый гнев пассажиров. Отсюда текучка кадров проводников, люди не выдерживают тяжелейших условий труда. И на их место приходят всякие нечистоплотные элементы, которые еще больше дискредитируют дорогу. Вот к каким последствиям приводит равнодушие и непрофессиональное планирование. Поэтому многие дороги стараются вообще избавиться от формирования поездов, передать их другим магистралям. Вместо того чтобы драться за каждый поезд, беречь каждый вагон, дорожить рабочим местом, выгодным материально именно своей честной, добросовестной работой. Что и является социалистическим отношением к делу. Как исправить положение? На этот вопрос мы и хотим ответить.