Поезд
Шрифт:
В зале переглядывались. Еще бы! Все равно, что Генеральному штабу предложить мнение лейтенанта из охраны… Хорош Свиридов! Ну, доложил бы честь по чести, потом бы и обмолвился невзначай о существовании начальника поезда и маневрового диспетчера. Никто и внимания бы не обратил. Зачем же вытаскивать этого начальника из зачуханного пассажирского поезда на трибуну? Не каждый из больших начальников бывал на этой трибуне, украшенной гербом страны. Ведь не торжественное идет сейчас заседание перед объективами телекамер, мог бы и понимать, не мальчик этот Свиридов. Замахнулся! Так и рога обломать можно… На лица сидящих в зале людей наползла скука. И они ее не прятали. А ведь
– В чем же дело? – проворчал министр. – Остановились на интересном месте. Продолжайте же… хоть кто-нибудь.
Аполлон шел к трибуне. Казалось, столы сдвинулись к проходу, чтобы непременно зацепить его своими углами. После нескольких таких тычков Аполлон выпрямился, одернул китель, подумал, что обшлага на рукавах обтрепались… Он сейчас не волновался. Во всяком случае, гораздо меньше, чем когда выступал Свиридов. На душу снизошло умиротворение, как нередко бывает при неотвратимости предстоящего. Возможно, подсознательно Аполлон и был преисполнен понимания важности минуты, но это он осознает потом. А сейчас он испытывал не робость, а, наоборот, превосходство. Какое испытывает опытная медицинская сестра в присутствии врачей…
Аполлон взошел на трибуну. Вид оставленных Свиридовым бумаг его окончательно успокоил. Главное, начать. Потом пойдет…
– С начала, что ли? – проговорил он ровным голосом.
И что-то сместилось в общем настроении зала. То ли этот простой вопрос, заданный без всякого подобострастия и даже с подчеркнутой иронией, то ли раскованность Аполлона. Да еще эти молодецкие усы…
– Да нет уж, – в тон ответил министр. – Продолжай дальше, чего уж там?
И зал раскололся добрым смехом, заряжаясь атмосферой озорства. Того самого озорства, которое любому серьезному делу придает особую легкость и живой интерес. Именно в такой обстановке четко выявляется, кто чего стоит…
Подавляя пробудившийся червячок растерянности, между тем Аполлон лихорадочно решал, с чего начать разговор. Когда-то, лет двадцать назад, он присутствовал на коллегии, привозил отчеты какому-то тузу. И сейчас, в смущении, он вдруг вспомнил об этом, испытывая состояние человека, который пытается удержаться на скользком склоне и не может этого сделать.
– Я очень давно не был на коллегиях, – пробормотал Аполлон, забыв, что стоит перед микрофоном, – извините, если что не так.
В зале громко засмеялись.
– Ничего, – всерьез произнес министр. – Мне кажется, что многие из сидящих здесь тоже давно не ездили в плацкартном вагоне пассажирского поезда. Так что вы на равных… Слушаем вас, товарищ… Кацетадзе, да?
– Да, – кивнул Аполлон. – Кацетадзе. Аполлон Кацетадзе.
Имя это тоже вызвало в зале смешок. Министр постучал карандашом о графин, призывая к порядку.
– Товарищ министр, товарищи члены коллегии, – пылко начал Аполлон и умолк. Он впервые испугался. Оглянулся, затравленно разыскивая Свиридова…
– Смелее, смелее, товарищ Кацетадзе, – в голосе министра слышалось легкое раздражение. – Начните, как думаете.
И Аполлон начал первой же фразой, вырванной наугад из своих записей. Потом он вернется к тому, на чем остановился Свиридов. А пока…
– Товарищи! Скажу одно: проводника надо заинтересовать материально. Иначе как было, так и будет. Чем заинтересовать? Работой! Той выгодой, которую даст добросовестная работа. Мы
Свиридов вышел через боковую дверь. Выступление Аполлона займет не менее получаса. Ведь главные вопросы впереди…
К платформе Харьковского вокзала поезд прибыл с опозданием на час двадцать. Где растеряли это время – непонятно, вроде шли весело…
Магда отворила нагретую дверь, впуская в тамбур пахнущий антрацитом воздух, выкрики носильщиков, гул толпы, сиротский свисток электрички. Неожиданно Магда почувствовала у лица прохладное трепыхание. Она отстранила голову, и в тамбур впорхнула бабочка Кажется, такую крупную бабочку Магда видела впервые. Подумать только: вчера еще холодок Северограда, а сегодня в вагоне бабочка. Что значит юг…
Магда придержала спиной коридорную дверь, в которую ломились нетерпеливые пассажиры. Бабочке нравилось в тамбуре. Она кружила по узкому пространству, расплескивая крылышками тихий свет.
– В чем дело?! Проводник! – кричали в дверь. – Почему не выпускаешь?
– Только осторожно, – ответила Магда в щель. – Сюда бабочка влетела. Осторожно, пожалуйста, – Магда шагнула к поручням, обтерла их тряпкой и откинула трап.
Пассажиры потянулись к выходу, косясь на летающую кругами бабочку… Магда не спускала с нее глаз.
– Товарищи, далеко не уходите. Поезд опаздывает, могут сократить стоянку, – Магда спрыгнула на платформу.
Бабочка села на стекло торцовой двери, пыльный прямоугольник которого вбирал в себя белесые сумерки уходящего дня. Странно, ведь рядом была распахнута дверь, а она прилипла к пыльному стеклу, сложив над собой фиолетовые крылья. Магда вообще обратила внимание, что к торцовой двери хвостового вагона вечно жалась всякая мошкара. Может быть, их привлекал свободный простор с утекающими к горизонту рельсами, непонятно…
Пассажиры разгуливали по платформе, недовольно поглядывая на глухие киоски, витрины которых дразнили газетами и журналами. Не задержись поезд в пути, они застали бы киоски открытыми, досадно. Зато продуктовые точки торговали вовсю, подтягивая к себе длиннющую очередь.
Магда любила Харьковский вокзал – красивый… А какие там были когда-то обеды! Прямо на перроне ждал пассажиров украинский борщ. Садись, ешь, плати, поезжай дальше. Никакой толпы, давки. На многих станциях они прижились в свое время. Только, видно, кому-то не понравилась эта система походных обедов. То ли не заплатил какой-нибудь прощелыга, то ли еще что. Но борщи исчезли с перронов, унося с собой, кроме удобств, еще и какую-то романтику дорожной жизни. Так же как и станционные базарчики со своими солеными огурцами, отварной картошкой с укропом, фруктами в ведрах. Теперь всем этим торгуют из-под полы, скрываясь от востроглазых милиционеров. Или так далеко унесут от вокзала рынок, что надо добираться к нему специальным транспортом. Невдомек иным начальникам, издавшим грамоту о разгоне старушек с туесками и ведерками, какой урон они наносят престижу дороги, ее привлекательности и, в конечном счете, ее экономике.