Поездка в Египет

Щербачев Ю. Н.

Оставив ослов около домика, где жил во время раскопок Марьет-бей, путешественники направились по песку и щебню к подземельям или катакомбам «Египетского Серапеума». Предводивший нами Ахмет-Сафи изредка потрубливал в рожок, вероятно для тою, чтобы стадо его не разбрелось по пустыне. Он нес за плечами на конце палки узелок, очень меня занимавший.

Серапеумы и катакомбы открыты по указаниям исторы. Когда после сильной бури, свирепствовавшей в июне 1857 года, над песчаным Ливийским Океаном показался каменный сфинкс, Марьет-бей признал в нем одного из упоминаемых Страбоном в его описании «весьма песчаной местности, где находился храм Сераписа». Французских ученый не медля приступил к делу и откопал целую аллею сфинксов, а также стоящие в противоположных концах её здания — «Греческого и Египетского серапеумов». Значение первого, в коем найдены перенесенные в настоящее время в Лувр одиннадцать статуй греческих философов и поэтов, в точности не определено; последний же представляет храм бога Озириса-Али, и в то же время — мавзолей Аписов, так как памятник стоить над обширным подземельем, где в каменных гробах покоились священные черны: быки, рожденные от месяца и белой коровы ^{7}.

Нынче сфинксы и серапеумы снова погребены обязательными попечениями ветра, и ливийские пески, глубина которых достигает здесь тридцати аршин, хранят их для будущих поколений. Можно видеть лишь катакомбы и то не все, потому что во многих местах они рушатся.

У широкого входа в недра земли Ахмед Сафи развязал таинственный узелок — и каждому из нас дал по огарку. «Сперва я один шел с факелом», пояснил он; «но года два назад какой-то Англичанин упал в яму и сломал себе руку; с тех пор мы всем стали раздавать свечи».

Главный ход подземелья, длиною в несколько сот шагов, напоминает железнодорожный тоннель, грубо выученный в живой скале ^{8}. К нему справа и слева, на коротких промежутках, примыкают альковы, заключающие каждый по чудовищному каменному саркофагу с массивною крышкой. Пол альковов аршина на два ниже пола тоннеля, так что из последнего видны по обеим сторонам только верхи гробов.

В высоких пещерах с неотделанными стенами и сводами, саркофаги — продолговатые, вышиной в сажень, четвероугольные лари из цельного отполированного гранита (черного и красного) — поражают строгою правильностью линий и формы. В один из них, при помощи приставленных снаружи и изнутри лесенок, поочередно лазили туристы; внутри для мечтателей стояли стол и стул. Есть ряды помещений без гробов. Во всем более шестидесяти комнат, а саркофагов я насчитал лишь 24. Найдены они уже пустыми; только в одном алькове, наглухо замурованном, саркофаг заключал нетронутую мумию Аписа; когда открывали альков в извести на каменной перегородке отделявшей его от главного хода были еще видны отпечатки пальцев, а за перегородкой песчаный пол хранил следы человеческих ступней, оттиснутые несколько тысяч лет назад.

В катакомбах во все времена года воздух сух и тепел. Термометр неизменно показываешь +21°—средняя годовая температура окрестностей Каира.

По выходе добросовестный Ахмед, тщательно отобрав у нас огарки и завязав их в платок, снова повесил узел на конец палки; затем пересчитал нас как баранов и, хотя все оказались в наличности, долго еще, на всякий случай, трубил в рог, обратил темное лицо свое к темному входу в подземелье.

Шагах в трехстах находится гробница некоего сановника Ти. По иероглифическим сведениям, сановник этот был свойственником одного из фараонов пятой династии, состоял при нем «тайным советником и камергером», имел жену царской крови Неферхотепс, «в отношении к мужу любвеобильную как пальма», и сыновей Ти и Тамуза, пользовавшихся званием принцев.

В Египте существуешь два рода древних гробниц: одни высечены в отвесах скал, другие, как гробница Ти, построены на ровном месте. Последние, называемые мастабами, представляют обыкновенно небольшое четвероугольное здание с гладкою крышей и наклонными глухими стенами, похожее внешним видом на усеченную пирамиду; заключает оно порой одну, порой несколько уставленных колоннами комнат; в стенном углублении (сердаб) была замурована статуя умершего; в подвальном покое, куда ведет вертикальный колодезь, стоял каменный саркофаг. Саркофаг содержал раскрашенный деревянный или алебастровый гроб на подобие спеленанного человека; гроб в свою очередь вмещал мумию. Ставлю глаголы в прошедшем времени, так как теперь вряд ли можно найти неопустошенную гробницу: и цельные-то очень редки. Преимущественно на месте мастаб встречаешь холмы щебня, в которых чернеют отверстия полузасыпанных, разграбленных еще в минувшие века колодцев.

Усыпальница Ти стоит посреди квартала других усыпальниц, остатки которых наравне с серапиеумами, хранятся для потомства под высокими песчаными наметами.

Сама она откопана только изнутри; снаружи песок до самого верха облегает её стены, и за отсутствием потолка, местами сыплется внутрь, образуя как бы застывшие водопады: по одному из них мы спустились, или вернее скатились, в могильные покои.

Музей древностей с его непривлекательными осколками старины, значение коих для непосвященного «темно иль ничтожно» — всегда наводит на меня глубокое уныние с примесью самой чистосердечной скуки. Но тут я впервые постигаю, что можно страстно, до безумия предаться археологии: кругом меня развивается пространная египетская эпопея в картинах. Стены и четырехгранные столпы (числом четырнадцать), разграфленные на прямоугольники различных величин и формы, — по большей части горизонтально продолговатые, — сплошь покрыты множеством окрашенных барельефов;. краска осталась не везде, но барельефы, за исключением немногих, главным образом верхних, сохранились превосходно. В каждом прямоугольнике помещается какая-нибудь отдельная сцена; ни в одной нет напоминания о загробной жизни; художником передана только земная жизнь в многообразных её проявлениях. То сцены государственного управления, сельского хозяйства, ремесленного и домашнего быта, религиозных обрядов, охоты, рыбной ловли и проч. Чередуясь между собою, они с эпическим спокойствием и беспристрастием повествуют стародавнюю, всеми забытую быль, которая, несмотря на всю свою простоту и несложность, заманчивее всякой сказки.

Исполнение, хотя в высшей степени тщательное и добросовестное, во многом обличает младенчество искусства: группировка плоха, перспективы нет вовсе, человеческие фигуры отличаются топорною неуклюжестью; лучше всего удались неизвестному артисту животные и птицы: некоторые замечательно хороши, но и они, подобно барельефным людям, всегда представлены в профиль, причем глаз бесповоротно изображен on face, как на рисунках детей младшего возраста.

Но если в частностях есть ошибки, то в бесхитростном замысле, живьем выхваченном из жизни, всегда сказывается правда, такая же обаятельная и неотразимая, как в бытовых описаниях Илиады или Одиссеи, и потому-то эти безусые и безбородые [45] коричневого цвета мужчины, ростом с куколку, имеющие все, начиная от «тайного советника в звании камергера» Ти, один и тог же костюм — кусок ткани, обвязанной кругом пояса, — эти черноволосый женщины с бледно-желтыми лицами и руками, в полном наряде, плотно облекаюшем их члены, — эти четвероногие и эти пернатые — все кажется живыми или по крайней мере жившими когда-то давно, в былые времена.

45

Борода (козлиная) служила украшением одних богов и фараонов.

Чтобы подробно и ясно рассказать все, что творится в могильной тишине по стенам усыпальницы, надо бы уметь передать жизненный строй целого народа, т. е. надо бы родиться Гомером. Обыкновенные же турист может лишь озаглавить в разбивку бросившиеся ему в глаза картины. Видимой последовательности в них нет, — есть только неуловимая последовательность действительной жизни, где труд сменяется отдыхом и забавой, богослужение— пляской и музыкой.

В нескольких четвероугольниках изображены полевые работы разных времен года. Земля пашется плугом и копается кирками. Плуг — совершенно такой же как нынешний египетский — с крюковатою корягой вместо железного сошника, запряжен парою волов; к концу дышла, взамен теперешнего ярма, прикреплена поперечная палка, в которую упираются рога животных. Сеятели сеют. Пуярцы живут большими серпами и перевозят на ослах снопы. Молотьба производится скотом, — так она описана и у Геродота [46] : скот заставляют ходить по снопам; по мере того, как зерно оттаптывается, крестьяне подбирают вилами пустую солому. Пастухи гонять по дорогам или по затопленным полям крупный и мелкий скот. Особенно много быков с длинными, красиво изогнутыми рогами, непохожих на современных египетских буйволов; одного из них связали и собираются убить; другой, убитый, разрезается на части. Телится корова; одну, со связанными задними ногами, доить скотник, в то время как его помощник удерживает порывающегося к матери теленка; несколько телят пасутся на привязи и, закинув хвосты, неловко скачут в каком-то телячьем восторге. Среди домашнего скота лошади и верблюды отсутствуют, они были ввезены в Египет позже, во времена царей-пастырей (Гиксов). Повара готовят кушанье; поварята ощипывают птицу, скоблят ее для чего-то ножом и чистят веником. На птичьем дворе производится насильственное кормление домашней птицы (гусей и журавлей) — следовательно не мы его выдумали, — но производится без машин, первобытным способом, руками: птичник держит гуся за шею и сует ему в клюв корм, скатанный в шарики, — гусь упирается, другие как будто ждут очереди. На скотном дворе стоять ручные антилопы, газели и олени. Карлик ведет на привязи обезьяну. Кривобокий держит свору собак. Тридцать шесть женщин в длинном шествии несут для жертвоприношения хлебы, полные верхом корзины, напитки в кувшинах, голубей, уток и проч. Это пития, яства и живность из расположенных в Верхнем и Нижнем Египте имений Ти; каждая женщина — представительница известного имения. По различным клеткам хлебопеки, столяры, каменщики, ваятели, стекольщики, кожевники, мебельщики, гончары занимаются своим ремеслом. Плотники строят суда, пилят, стругают, рубят и вколачивают гвозди, пуская в ход особого образца молотки, топоры, пилы и стамески. На деревянных санях перевозится огромная статуя Ти. Полицейские с палками год мышкой тащат преступников к расправе; судьи, они же и секретари, сидят на полу против низеньких пюпитров и пишут. Танцовщицы пляшут под звуки неведомых инструментов. Рыбаки ловят рыбу вершами и сетью. По Нилу плывут парусные суда, лишенные руля и управляемый кормовыми посредством больших весел; гребцы гребут в помощь ветру; некоторые, стоя на носу, длинным шестом измеряют глубину. Главная по размерам картина изображает могущественного Ти, охотящегося на гиппопотамов; он стоит во весь рост в лодке, и лодочники приходятся ему чуть не по колено; в воде кишат бегемоты, крокодилы и всякой породы рыба. Фон барельефа во всю вышину исполосован отвесными параллельными чертами, которые мы было приняли за наивное изображение дождя, но которые должны означать исполинские всходы папируса на берегу [47] . Наверху, среди сплетения бутонов и распустившихся цветов, я насчитал до двадцати птичьих гнезд, куда резец ваятеля с неподражаемою игривостью насажал потешных не оперившихся птенцов. К этим лакомым кусочкам, снизу, по стеблям, подбираются красивые ихневмоны; их яростно отражаюсь взрослые птицы, — вероятно ибисы, служащие воплощением материнской любви.

46

Кн. II, §XIV

47

Папирус — болотное растение, род осоки, из коего в старину изготовлялась булата.

На картинах иссечены в иероглифах монологи и диалоги действующих лиц. «Вы уже поспели», обращается крестьянин к высоким хлебам. «Это жатва», поведает жнец; «производящий подобную работу пребывает кротким, — и таков я!» «Ты груб», кричит лодочник товарищу, «а я так вежлив»! Там, где доится корова, текст наставляет: «дои, пока держат за колена теленка». Погонщики говорят своим ослам: «любят тех, кто быстро подвигается вперед, а лентяев бьют», или: «о, если бы ты только мог видеть свое поведение»! и т. п. Пески, сохранившие барельефы почти неприкосновенными, к сожалению не сберегли до наших дней юмора некоторых надписей, представляющих быть-может стихи тогдашних басен или народные пословицы.

Общество наше не бесследно прошло в чудной гробнице: на быках, на журавлях, на нивах путешественники написали свои имена. Один молодой человек при помощи карманного штопора выцарапал на артистически изображенной корове слово: «Helen», — надо полагать имя любимой женщины. Бойкая Американка, желая унести что-нибудь на память, вынула из волос золотую булавку и чуть не сколупнула ею очаровательного семейства голубей. Впрочем вандалку вовремя остановил сопровождавший нас Араб, сторож Марьет-беева домика и окрестных древностей; загородив собою стену, он ломаным английским языком и жестами дал понять легкомысленной молодой девушке, что за такой проступок ему и ей снимет головы сам Измаил-паша.