Поездка в Египет
Шрифт:
Появление на нашем горизонте плотного, рыжего мистера Джонсона было всеми замечено. Приехав но железной дороге в Миние, чтобы нагнать пароходы (он не поспел к ним в Каир), Джонсон сел сначала на Саидие, и мы в продолжение нескольких часов наслаждались его обществом. Я было принял его за чистокровного Янки: он лихо сплевывал в сторону, когда сидел беспокойно двигал ногами, точно на полу им было слишком низко и хотелось повыше, не снимал в кают-компании шляпы и часто сдвигал ее на глаза, даже на нос, противным подрыгиванием одного указательного пальца, которым дробно почесывал затылок, медленно пробирая в волосах дорожку от шеи к макушке. Относительно других пассажиров он был невежлив и груб, не отвечал на вопросы, ходил по ногам, садился в чужие кресла, короче, делал что хотел, не обращая ни на кого внимания, точно ни души, кроме него, на пароходе не было; изредка лишь заговаривал с miss Emely.
— Так вы подумали, что это мой соотечественник? допрашивал меня позже толстый мистер Поммерой, — благодарю! стоит кому-нибудь ноги положить на стол, чтобы все сейчас закричали: «смотрите, смотрите — Американец!» За что такая немилость? Манеры этого джентльмена показывают только, что он принадлежать к дурному обществу, а дурное общество во всех странах не малочисленно, и в Великобританском королевстве его пожалуй больше, чем в Соединенных Штатах. Быть-может вас удивляет, что дочь моя так оживленно с ним беседует? Я бы сам удивился, если бы давно уже не перестал удивляться… Пусть себе — ее воля. Положим, мы с ним не в первый раз встречаемся, но тем страннее. Это она называет «изучать нравы»! Конечно, не будь она мне дочь, я сделал бы ей замечание….
— Итак, продолжал после краткого раздумья огорченный отец, — смею вас уверить приемы мистера Джонсона отнюдь не американского происхождения. Что же касается его сознательной грубости, то она служит доказательством, что мистер Джонсон именно Англичанин, а не Американец. Грубость эта типична, безусловна, то-есть не зависит ни от воспитания, ни от общественного положения. Если нынче она проявляется в неблаговоспитанном человеке, то это лишь простая случайность, совпадете в одном лице двух самостоятельных особенностей, unio personalis: вы встретите образованного, вполне приличного на вид Англичанина, который в пути будет так же груб, как Джонсон: в пути, прошу заметить, только в пути и за границей. У себя дома John — Bull' ы, как мы их называем, совсем другой народ: они и гостеприимны, и радушны; говорю я исключительно об Англичанах-туристах. Будучи в одинаковой степени любителями всяких «туров», Американцы и Англичане выработали самые противоположные системы «путевого обращения». Чтобы не скучать в дороге, Американец старается сблизиться со спутниками, и своею вежливостью и благодушием побеждает самую упорную мономанию; завязывается знакомство, по большей части очень приятное и во всяком случае не стеснительное, так как оно не влечет за собою никаких обязательств — визитов даже не приходится делать. Американец с охотой отвечает на расспросы о нравах и обычаях Нового Света, о своих путешествиях и наблюдениях в чужих странах и проч. А между нами, презренными Янки, право попадаются толковые люди, с которыми не только приятно, но и полезно побеседовать. Наскучит серьезный разговор, переходите к болтовне, к тому, что Французы зовут causerie, и тут Американец не ударить лицом в грязь; мы народ и дельный, и веселый, два качества редко уживающиеся вместе; мы любим шутку и понимаем ее. Знаете ли, например, что многие путевые тетрадки на Саидие (взгляните, какая огромная торчит из кармана степенной miss Gertrude) наполнены каламбурами, загадками, шарадами, которые целыми годами собирались в сип изящно переплетенный сокровищницы. при такой, системе для Американца время в пути летит так же быстро, как мелькающие за окнами вагона подробности ландшафта.
Англичане, наоборот, скучает от души и самым откровенным образом: скука сказывается в его движениях, голосе, взгляде, он мирится с нею, не ищет развлечения и только ставит себе задачей пользоваться возможными физическими удобствами, комфортом, то-есть занимать первое место, иметь самую покойную постель, съедать лучший кусок, и это, во что бы то ни стало; словом, он считает за благо быть вполне эгоистом, жертвовать спокойствием других для удовлетворения малейших своих прихотей, считать чужое удобство прямым ущербом для себя и т. п. Преследуя свои себялюбивые цели, Англичанин из принципа не стесняется ни правилами светских приличий, ни даже самыми начальными законами общежития. Он ни пред чем не остановится, чтобы на пароходе отвоевать просторнейшую каюту или в поезде занять сидение возле окна; спустить без спроса стекло или будет при закрытых окнах курить сигару, хотя бы в отделении находилась женщина, даже больной. С женщиной, если она одна, он особенно мало стесняется, впрочем не посмотрит и на мужчину. Косые взгляды, ропот, колкие слова, вызываемые в публике его поступками, нисколько не трогают его и не удостаиваются ответа — брань на вороту не виснет, а действием прядь ли кто решится оскорбить этого откормленного бифштексами и выдрессированного для бокса борова. И вчуже грустно видеть, что дерзости его проходят безнаказанными.
Не знаю, может-быть мистер Поммерой несколько пристрастен в своих суждениях о путешествующих Англичанах: мне не случалось наблюдать их вблизи, единичный же пример мистера Джонсона для общего вывода, конечно не достаточен. Зато, с другой стороны, мне не далее как сегодня пришлось убедиться в справедливости слов мистера Поммероя относительно общительности и веселости Американцев.
Уже за обедом по случаю «Валентинова дня» [55] пассажиры получили шуточные письма в стихах, автором которых оказалась miss Emely, успевшая неизвестно когда смастерить множество забавных мадригалов, акростихов и проч. На моем листке нарисован господин в очках и с большим портфелем под мышкой, стремительно падающий с крошечного осла. Под этою карикатурой написано следующее поэтическое пророчество:
55
У Американцев и Англичан в обычае посылать в этот день (2/14 февраля) знакомым письма, украшенный особыми картинками.
Внизу, в выноске, стоит: «Предсказание это имеет силу, пока вы ходите пешком; как только вы взлезли на осла, Св. Валентин больше ни за что не ручается».
56
Будь счастлив и весел! Св. Валентин в торжественный свой день приветствует тебя звучными стихами. Полезешь ли ты на хребет гор, спустишься ли в темные недра земли — стопа твоя не поскользнется, пока жив Св. Валентин.
Вечером, когда мы пришли в городок Джирдже (славный грязью и вездесущими прыгающими насекомыми), туристы, собравшись кругом стола, стали задавать друг другу всякие задачи, и тетрадки, о которых упоминал мистер Поммерой, были пущены в ход.
Впрочем самые остроумные puzzles (загадки) предлагал мистер Джэй, не имевший вовсе тетрадки. С ним мог соперничать только M. Tristan de Seville и то исключительно на почве каламбуров. Мистер Джей открыл турнир.
— Некий Алжирский бей, начал он, — завещал свое состояние трем сыновьям, с тем чтобы старший получил из него половину, второй — одну треть, а младший одну девятую; но так как все имущество заключалось в семнадцати лошадях, то по смерти бея при дележе наследства встретилось довольно важное затруднение: согласно завещанию первенец должен был получить 8½ лошадей, средний сын—5 2/3 лошади, младший 1 8/9. С такими дробями пришлось бы испортить не одну, а целых три лошади. Братья думали, думали, и порешили обратиться к старому бедуину, другу их отца. «В память бея, сказал им бедуин, я так и быть вас разделю, пойдемте. Прежде всего к вашему наследству я прибавлю одну свою лошадь, ведите ее к себе. Таким образом у вас будет не 17, а 18 лошадей, с при дележе недоразумений не окажется, ибо число 18 делится без остатка и на 2, и на 3, и на 9.» Вернувшись домой в сопровождении бедуина и восемнадцатой лошади, братья приступили к разделу. «Тебе, как старшему, распоряжался бедуин, следует половина состояния, то есть 9 лошадей; ты, средний, получаешь одну треть—6 лошадей; ты, младший, одну девятую—2 лошади; все же вместе всего-навсего (9+6+2=17) вы получаете 17 лошадей, а восемнадцатую — ту, которую я вам подарил, будьте так добры, не поленитесь отвести ко мне обратно в конюшню.»
Несколько минут общество находилось в недоумении. Попросили мистера Джэя повторить: он повторил, и все-таки благотворительный бедуин мог свободно взять назад подаренную лошадь. Но уже M. Tristan быстро сделал на клочке бумаги какие-то вычисления.
— Mesdames et messieurs, прошу слова! сказал он окончив выкладки — половина, треть и девятая в сложности не образуют полной единицы, а равняются 17/18, и если бы мистер Джэй сохранил наследство в прежнем его составе семнадцати лошадей, братья получили бы из них всего 16 1/18 лошади.
Каучуковый мистер Джэй, притворясь крайне смущенным, закрыл себе лицо руками.
— Очередь за угадчиком, кричали туристы.
— Извольте я предложу вам шараду, согласился г. Тристан, — но предупреждаю, что никто, ни даже мистер Джэй, ее не разгадает, хотя разгадка основывается на чистой математике. Attention: mon premier est rosse, mon second est da et mon tout veut dire chair a canon.
Всеобщее молчание, вызванное этими кабалистическими словами показывало, что действительно никто не мог догадаться.
— Mais vovons, c’est soldat! сказал наконец г. Тристан.
— Это нам ничего не объясняет, возразил мистер Джэй;—слово это несомненно у всех нас вертелось на языке; как нельзя лучше подходят к нему ваше второе — и ваше все — chair a canon, но никому непонятно, как ваше первое, то-есть sol, преобразовалось в rosse.
— Тут-то и необходимо прибегнуть к математике, отвечал M-r de Seville — вы конечно знаете аксиому, в силу коей две величины, равные порознь третьей, равны между собой. На основании этой аксиомы, sol и rosse одно и то же.