Поездка в Египет
Шрифт:
Тут меня позвали купаться; общество мужчин ехало на противоположный берег к зарослям финикового кустарника, быть может для того, чтобы избежать «поучительной беседы» пастора, уже открывшего заседание под тентом. Скрепя сердце, расстался я с удочкой; пред уходом полюбопытствовал взглянуть на пойманную Арабом рыбу, едва помещавшуюся у него за пазухой и хлёстко бившую хвостом по его голой груди. Дело и здесь не обошлось без бакшиша. Рыба с обольстительными для охотника плоскою лягушечьею головой, широким ртом, глазами на выкате, длинными, вершка в три, усами и скользкою кожей — напоминала налима или небольшого сома, но при этом не была безобразна: напротив, все стати её, могучие плавники, смелые загибы плеса олицетворяли грацию и силу — конечно, в рыбьем смысле.
Выкупаться нам не пришлось по той причине, что не могли найти сухого местечка, где бы раздеться. Вследствие мелководья, до кустарника, манившего в свою чащу, добраться было нельзя; добрались мы только до песчаного острова, и то гребцы перенесли нас поодиночке на руках; за островом на сотни десятин распластывались другие, такие же острова, пустынные, мокрые, вязкие и испещренные узором всевозможных птичьих следов.
Еще день проведенный на палубе, еще праздник, без дела и забот. Лень и нега охватила нас, и мы даже как будто довольны, что никаких «осмотров» не предстоит, что можно, не шевелясь, дышать и глядеть.
На Саидие и кругом Саидие все по-прежнему. Урвавшись на минутку «от занятий», на ют является г. Анджело: сначала он только расправляет своими белыми руками лабиринт цепочек на жилете, потом приближается к кому-нибудь из путешественников и вкрадчиво, хотя и не без достоинства, рассказывает про свои «chasses aux chacailles», про Брэма или про Mme Angelo. Он видимо завоевываешь себе почетное положение между туристами, в особенности между теми, которых никто, кроме него, не замечает. На нижней палубе, возле трубы, единовластно господствуешь добродушный Ахмет-Сафи, с ухватками старой бабы перетирает блюда суровым полотенцем или чистит ножи кирпичным порошком. Далее, мостик и бак (носовая часть) находятся в ведении капитана и довольно многочисленной команды. Капитан и матросы похожи на тех Арабов, что при остановках лезут в реку к пароходам: отличаются от них лишь старыми, часто одетыми на голое тело военными мундирами, настолько полинявшими, что о первоначальной их окраске судить трудно. Следует полагать, что сукно было когда то темно-синим, бирюзовый же оттенок приняло вследствие продолжительного ношения под безоблачным египетским небом. Команда и капитан решительно ничего не делают и только молятся на Мекку, — молятся и утром, и в полдень, и вечером. Удивительна верность, с какою, при всевозможных положениях парохода, матросы определяют направление святого города. Даже во время самой молитвы эти живые компасы при поворотах судна обращаются как флюгера, и с юта нам видны то их спины небесного цвета, то загорелая грудь между лишенными пуговиц мундирными бортами.
Кругом нас царство света: он ослепляет. его слишком много, он пышет и сверху, с неба, куда нельзя поднять глаз, и снизу, и лона реки, отражающей солнечное сияние в своей вечной ряби. Свет этот причиняет известную египетскую офталмию (глазную болезнь), в предохранение от которой дорожники советуют носить синие очки. Обычная панорама — ровные поля, группы пальм, сикомор и бледнолистых акаций, цепи пустынных возвышенностей по краям долины — плывет нам навстречу и уплывает назад. Вид разнообразят лишь первые экземпляры некрасивой, не грациозной и бедной зеленью пальмы дум (Crucifere ThebaÏque); севернее Сиута она не растет, полного развития достигает только в Нубии. Издали угловатыми очертаниями дум напоминает трех- и четырехручные канделябры. Из твердых плодов её подделывается слоновая кость.
На берегу чаще всего видишь водокачательные сцены: или буйволы вертят над Нилом колодезное колесо с ожерельем кувшинов, или Арабы безостановочно, как заведенный машины, подымают и опускают длинные журавли; если берег сравнительно высок, несколько журавлей поставлены друг над другом — второй черпает воду из ямы, куда ее выплескиваешь первый и т. д. Так производится орошение полей. В какой-то географии, составленной чуть ли не по Геродоту, я учил, будто населению Нильской долины легко достается жизнь, но уже одно это непрерывное качание, — качание без передышки с утра до вечера, стоит любой каторжной работы.
Дичи с каждым часом прибывает. Первые дни мы неутомимо палили из винтовок и револьверов; рикошетами скакал по воде свинец и будил спящие стаи; встряхнувшись, они улетали вверх по течению за тридевять отмелей; смелость выказывали одни кулики; шлепнувшаяся возле пуля не производила на них впечатления: только вздрогнут крылышками, а затем снова кокетливо мелькают над водой белоснежными брюшками, Но вскоре туристы убедились в бесплодности стрельбы по птице и теперь пускают в ход оружие лишь при встречах с дагабиями. Пока суда салютуются флагами, пока с пароходов раздаются оглушительные свистки, пассажиры взаимно приветствуются залпами и перекатною стрельбой, криками: «hip, hip, hurrah!» и маханием платков. Почти все дагабии имеют английский или американский флаг.
Фан-ден-Бош и мисс Эмили Поммерой, лучшие стрелки нашего общества (они без промаха разбивают пулей бутылки подбрасываемые на воздух услужливым Анджело), по целым часам сидят рядом с ружьями на коленях и смотрят… друг другу в глаза. Однажды, заметив в недалеком расстоянии двух дремавших на острове косматых грифов, я, поддаваясь первому движению охотничьей страсти, кинулся было предупредить молодых людей. Но, увидав по их взглядам, что они столько же думают о ловле, сколько о прошлогоднем снеге, не счел себя в праве прерывать их немой разговор, и сон царственных птиц не был потревожен.
Иду расспрашивать Ахмет-Сафи об окрестностях; мы с ним приятели. О степени его благосклонности туристы могут судить по сравнительному блеску своей обуви. В мои ботинки можно глядеться, как из зеркало.
Он очень польщен моим вниманием, а то Анджело отбил у него всю практику. Не оставляя мытья посуды, седой Нубиец, с важностью нянюшки, рассказывающей сказки, передает мне всякие сведения: справа к берегу подошла гора Джебель-эль-Хорид (до 800 футов над уровнем реки); деревни у её подножия лет 10 назад возмутились против хедива (вернее против его сборщиков). Город на западном берегу возле леса сикомор называется Сухадж; неподалеку на рубеже Ливийской пустыни стоят древние давно покинутые Белый и Красный монастыри, Деир-эль-Абиад и Депр-эль-Ахмар (постройку их относят ко временам Феодосия). А эту деревню, где мы сейчас остановимся за углем, никак не называют, т. е. может-быть как-нибудь и называют, только он, Ахмет-Сафи, никогда не спрашивал, как именно.
При останивках Фан-ден-Бош и мисс Номмерой, разойдясь в разные стороны, вновь одушевляются охотничьим пылом и бьют горлинок и домашних голубей. Горлинки, в наших краях сторожкие птицы, здесь до того доверчивы и так близко к себе подпускают, что рука на них не подымается. Срываются они лишь когда бросить в них чем-нибудь, и тут же, перелетев через несколько пальмовых мохров, садятся снова. Но наши стрелки, как истые спортсмены, не дают им опуститься и разряжают по ним свои двуствольные дробовики в то время, как они резкими взмахами крыльев уносятся в вышину. Домашние голуби — белые, пестрые и серые — водятся во множестве по всему Египту. Для них строятся особого рода массивные глиняные голубятни в форме четырехугольных зубчатых бастионов, придающие мирным египетским поселениям вид каких-то хивинских крепостей с бойницами и амбразурами. Голубятни служат для сбора гуано. Впрочем к потреблению голубей иностранцами Арабы относятся совершенно равнодушно. Мальчишки с пучком волос на бритой голове, худенькими членами и объемистым животом, прикрытым овчинкой или вьющимися растениями, кровожадно таскали за охотниками убитых птиц.
Однако мисс Поммерой и Бельгиец интересуют меня гораздо больше всяких голубей. Не удивительно, даже весьма естественно что в одиночку молодые люди опять становятся ярыми охотниками; но что же разлучает их на берегу? почему с некоторых пор они расходятся, как только ступят на твердую почву? Не потому ли, что в то же самое время с Бехеры сходить Англичанин, мистер Джонсон, едущий из Миние, что мисс Поммерой с ним немножко кокетничает и что Фанден-Бош не в состоянии выносить его близости? Если так, то для меня отчасти понятна сосредоточенная злоба, с какою Бельгиец, топча посевы, стреляет по невинным горлинкам, как по неприятелю.