Поездка в Египет
Шрифт:
Но частности, в особенности же археологические, нас не занимают. То ли дело захолустье во всей его совокупности, опоясавшееся теперь огненною полосой в пол-горизонта и все сияющее и сверкающее в прощальном блеске дня. Червонным золотом позлащены холмы пустыни, редкие плантации и поля, противоположные отмели унизанные бабами-птицами, одинокая колонна с проснувшеюся совой на верхушке и выпугнутые из храмовых сеней летучие мыши величиной с небольшого ястребка… Только на Нил не хватило позолоты, он разлился серебром на несколько верст в ширину, — да пальмы у самого края земли ушли в сумерки, подобные ядовитым грибкам — крохотные, фиолетовые, на хилых ножках.
Ночь я провел в пустыне за храмами, далеко от спутников. Сначала Кук и его клевреты, опасаясь, как бы я не задержал пароходов, прибегали к чисто арабским хитростям и пытались напугать меня небывалыми страхами. Анджело придумывал, между прочим, разных хищных зверей, виденных им в бытность здесь Брэма (на самом деле не существующих ни в Старом, ни в Новом Свете). Но когда я торжественно обещал вернуться живой или мертвый к пяти часам утра, опасности рассеялись как туман, звери убежали куда-то южнее, и я был сдан с рук на руки деревенскому шейху, которому наверно вменили в обязанность, хотя бы силой, привести меня обратно с рассветом.
Нельзя сказать, чтоб я охотился: со мной было ружье, я даже волок за собою на длинной веревочке полуощипанного цыпленка, однако вследствие темноты в пяти шагах ничего нельзя было различить, и следовательно охота становилась немыслимою.
Если кромешная тьма не дозволяла видеть. что делается кругом, то с другой стороны воображению открылся полный простор; оно могло населять эту безмолвную, душистую ночь какими угодно образами. Вокруг песчаных полян, вместо зарослей низкого кустарника или бурьяна, я видел семейства кактусов с причудливыми цветами: отдаленные возвышенности преобразились в лес баобабов, а шагавший сбоку немой шейх огромного роста, облеченный с головы до пят в бурнус, казался духом земли, ревниво оберегающим свои владения от человека. Порою он таял как призрак и бесследно исчезал во мраке, — затем. образовавшись из мрака, снова шагал подле меня; иногда останавливался и, сделав земной поклон, долго лежал простертый на песке… Рассматривал ли он следы гиен или творил заклинания? Отдыхая над рекой, у самой черты берега, под лапчатыми листьями неведомого растения (мне не хотелось узнавать в нем касторку), я видел пред собою Нил, не тот, по которому плыву вторую неделю, а другой, прежний Нил, Нил моего детства, хрустальный и тихий как степные лиманы заросший по берегам густым очеретом, овеянный крыльями незримых марабу и пробужденный осторожным плесканием бегемотов, пускающих круги по водяной глади; от этого-то плескания, отражения звезд в воде колеблются, извиваясь змейкой.
В раннюю пору жизни, с именем какой-либо незнакомой местности обыкновенно связываешь представление о ней. — представление не соответствующее действительности; действительность по большей части бывает куда хуже:
Но в возраст поздний и бесплодный, На повороте наших лет,когда „хладные заботы“ и „строгие мечты“ заглушат бесполезную в наш век фантазию, мы ограничиваемся тем, что мысленно ставим на географической карте черную точку в том месте, где должны находиться городок или деревушка, выдвинутые политическими событиями из области полной неизвестности; новых картин воображение не рисует. Однако прежние, давние представления о странах, столицах, горных хребтах, морях, реках, долго живут в памяти и даже не совсем изглаживаются, если приведется увидеть самый оригинал; конечно, по мере того, как свыкаешься с последним, они заволакиваются туманом и только в глухую ночь, когда ни зги не видать, воскресают в темноте отчетливые и ясные, со всеми своими чарами.
Месяц, доживающий последнюю четверть, еле поднявшись над горизонтом, слабо осветил пустыню и прогнал марево.
Пока мы без определенной цели скитались в окрестностях Кум-Омбо, шакалы с голодным лаем, отчасти напоминающим кошачье мяуканье, брели по нашему следу. Чтобы подстеречь их при лунном мерцании, я спрятался между стоящими торчком конечными камнями храма; но лукавые хищники не появились на песке; они засели в развалинах деревни и сверкали оттуда глазами: казалось среди зазубрин черных стен вспыхивают и тотчас же гаснут парные светящиеся точки. Тем не менее цыпленка, оставленного в трех шагах от каменной палатки, я по выходе из неё не нашел: мелочные воры Египетской долины ухитрились стащить его из-под самых моих стволов.
В палатке было совсем тепло: камни не успели еще остыть от дневного зноя.
Простившись до зари с таинственным вожаком, лица которого мне так-таки и не пришлось увидать, я разлегся на верхней палубе в самой покойной качалке и проснулся только к полудню. Ландшафт изменился: Нил гораздо уже, течение его быстрее, вода не так мутна; местами из неё торчат вершины подводных скал. Замкнутая неприветными каменными берегами, река как будто не имеет дальнейшего течения, как будто тут же, многоводная, рождается из земли. [121]
121
По одному из рассказов, записанных Геродотом, Нил вытекает из бездонной пропасти между Элефантиной и Ассуаном и отсюда течет в обе стороны, на север и на юг.
На восточном берегу, у подножья утесистой горы, скучились арабские строения; пред ними две большие акации шелестят стручьями. Мы в Ассуане, в самом устье первых порогов.
Когда-то людная и славная Сиена, где неисправимый Ювенал, сосланный сюда на дальнее воеводство, продолжал писать свои сатиры, обратилась в обыкновенный арабский городишко, прозябание коего поддерживается лишь транзитным движением, произведения Дарфура, Кордофана и стран Центральной Африки, пришедшие на парусных судах к верховьям порогов, перевозятся сухим путем в Ассуан и здесь снова грузятся на суда.
Город встретил нас по праздничному, выставив на пристань живописнейшие образчики своего разноплеменного, хотя и не многочисленная населения [122] — красивых темнокожих Нубийцев, Нубиянок с косичками в виде тонких замасленных ремешков, отвратительных, ни на что не похожих дервишей арабского происхождения и главным образом Негров всех возрастов и оттенков— черных, шоколадных и оливковых, бритых, курчавых и с волосами по плечи, одетых, полуодетых и совсем голых с одною кожаною бахромой кругом пояса, вооруженных копьями, стрелами, луками, с кольцами в ушах, в носу и на больших пальцах ног…
122
Всего 4.000 жителей.
Это не простые любопытные, собравшиеся поглазеть на иностранцев, а торговые люди: всякий принес свои товар, имеющий, правда, мало сходства с предметами продажи в других городах Египта. В Ассуане редко услышишь всеегипетское: „real, antic!“. Другие, обаятельные для истинного путешественника слова носятся в воздухе: „Cataracta, Soudan, Nubia…“ Поддельные сфинксики, статуэтки и жучки представляют исключение, а старинных монет вовсе не видать; вместо того, продаются страусовый перья, страусовые яйца — выпущенные и цельные, — рога антилоп и газелей, шкуры, щиты и дротики.
Маленькая девочка с ушами нетопыря, в лохмотьях, плохо скрывающих её тоненькие как палки члены, вся увешенная украшениями и амулетами, предлагает соломенную шляпу китайского фасона. Копьеносец свирепой наружности, с виду воин Зангебара или Мономотапы, продаешь нубийский веер в роде тех бумажных флагов, что в Москве красуются под Тождество на елке: к четырехугольной цветной циновочке пришита с краю ручка, тщательно увернутая в лоскуток грязного ситца. Облезлый старик носит кисть думовых плодов, светло-коричневых и сморщенных как он сам. Плод, в детский кулак, внешностью напоминает кокосовый орех, но ни зерна, ни молока в нем нет. Волокнистая оболочка, до такой степени твердая, что ее не разобьешь никаким молотком, содержит еще более твердое ядро, служащее, как уверяют, материалом для изделий из „слоновой кости“.