Поездка в горы и обратно

Слуцкис Миколас

— У нее что, и речь отнялась?

— Нет, нет! Иногда сыплет, как горох.

— Значит, упрямая?

— Больная, тяжело больная. Кстати, не удивляйтесь, — к Лионгине вернулся здравый смысл, любое проявление слабости на глазах у этой пройды было бы гибельным, — иногда она жалуется на мышей. Наверно, есть мыши, как не быть в старом доме. Но ей мерещится, что они шмыгают по всем углам, залазят на кровать, гадят.

— Чему уж тут удивляться! У нас в деревне одна такая баба гнила. Так она жаловалась, что свиньи в избу забираются и рвут ей бок.

— Гнила?

— Не пугайтесь. Гнила, а хозяйничавшую мужнину сестру пережила! — расхохоталась девушка.

— Оставьте нас на минутку.

В Лионгине закипела злоба,

девушка осмотрительно юркнула в кухню. Никто больше не мешал, однако говорить было не о чем.

— Не сердись, мама, — заставила она себя произнести. — По-другому я не могла. Тересе едва ли выберется из больницы. Я совершенно измучена. Не успеваю на лекции, а если успеваю — сплю там. Алоизас забросил книгу, на работе неприятности. Мы от тебя не отказываемся, не бойся. Я буду приходить! Слышишь, мама? Часто буду навещать, очень часто. Поняла? Тебе не придется стучать молотком, как тогда, когда ты звала отца. Если она тебя будет обижать…

Подбородок матери не шелохнулся в жирных складках.

— Больная устала, — строго перебила возникшая за спиной квартирантка. Она говорила так, словно в кровати лежала ее мать. — Ей надо отдохнуть.

— Все должники здесь?

Никто не ответил. Наверное, все. Собравшихся, за исключением одного-двух, он не знал. Студенты из группы умирающего в больнице М. Учета посещаемости, как другие преподаватели, Алоизас не вел. Галочки в журнале подрывали бы авторитет. Не шел он и на сближение после лекций — романчики со студентками, выпивки со студентами. Как можно дальше от них, приятных и неприятных, чтобы не обдавало кислым из чужих ртов, запахом пота ног и подмышек. Когда сокращается дистанция, невозможно избежать личных отношений. Как вышло с Алмоне. Теперь он отчетливо понимал, что нарушил существенное свое правило.

— Скажите, чтобы поторопились. Я должен отчитаться в деканате.

Среди собравшихся выделялись Аудроне И. и Алдона И. — самые красивые, в самой модной одежде. Яркие пятна на сером фоне. А вот Алмоне — ни слуху ни духу. Выклянчила свою четверку — что ей тут делать? Больше не увижу? Было в их встрече что-то доброе, несмотря на комичность знакомства. Внимание привлек студент-недоросток в свитере морковного цвета, устроившийся под боком у Аудроне. Маленькая острая головка и широченные плечи — будто кто-то влез на них и трамбовал его туловище, чтобы не росло вверх. Инвалид, а я сержусь, ничего о нем не зная. Один ложный шажок в сторону предопределяет другой. Войдя в положение спортсменки — между прочим, не такое уж скверное! — я должен бы посочувствовать и этому несчастному. Но зачем тогда учить? Выдать невеждам дипломы — и конец!

— Все? — Алоизас поднял глаза, вглядываясь в группу студентов.

Ждать некогда. Не потому, что кафедра заставляет кончать с зачетом. Тревожит поведение Лионгины — решилась отдать мать в чужие руки. Прежде всего, это означает, что она окончательно выдохлась. Пока была в состоянии, сама везла воз. Во-вторых, это свидетельствовало о ее скрытности. Пугающей, напоминающей о самых черных днях их совместной жизни. Как глубинная рыба, терлась плавниками о донный ил, прежде чем вынырнуть и нарушить водную гладь. Брызги полетели далеко, окатили его с ног до головы. Не посоветовалась, хотя последствия и его коснутся, когда протухнет взбаламученная вода. Впрочем, это ее дело, пытался он успокоить себя. Никто не заставлял Лионгину поступать так или иначе, сама прикрывалась им, как щитом. Конечно, ворчал, когда являлась за полночь едва живая, но разве упрекал, что лампочка перегорела, не очинены карандаши? Тем более не намекал даже, чтобы отказалась от матери. Последствия будут, их не может не быть, и надо освободить себе руки, чтобы отразить грозящий удар. Лионгина одна сумела выносить и осуществить рискованную идею, именуемую квартирантка. Значит, не такой уж он

безумец, когда пытается проникнуть в ее сны, встать между нею и преследующими ее призраками…

— Холодно. Чуть нос не отморозил. — Алоизас ткнул себя пальцем в кончик носа. — Надеюсь, студенческие носы закаленнее?

Никто не прыснул, не улыбнулся. Уместнее был бы анекдотик. Не завязывался контакт, который облегчил бы его задачу. В аудитории росло напряжение, как перед экзекуцией, хотя он был полон самых добрых намерений и снисходительности. Сколько раз ждали его завалившиеся, но не сосало под ложечкой, будто не им, а ему предстояло пересдавать. Чем дольше тянул Алоизас, тем тягостнее становилась атмосфера. Медлил, предчувствуя неудачу, и его непонятное ожидание сковывало студентов. Вон какие у всех застывшие лица! Не случилось ничего особенного, их положение не стало драматичнее — Алмоне сдала, другие тоже скоро сдадут, — но нет взаимного доверия. Алдоне И. надоело сидеть прямо, вытаскивает маникюрную пилку. С никелированной полоской стали и кольцами начинает играть солнечный луч. Белый, зимний. На ухо ей что-то шепчет Аудроне И., на лоб и плечи свисают блестящие, только что вымытые волосы. Обсуждают мою внешность, смеются над покрасневшим носом? — гадает Алоизас.

— А где Алмоне? Алмоне И. отсутствует. — По прыткому, деловому голоску он узнает Аудроне И., чьи родители владеют в Паланге маленьким-маленьким домиком.

— Ей и не надо, сдала, — говорит он, улыбаясь, ясно намекая, что скоро сдадут все.

— Интересно, когда же?

— Вчера вечером. — Алоизас не собирался скрывать.

— Можно узнать — где? — Это уже пропела Алдоне И., чей отец охотится с Эугениюсом Э.

— У меня дома. Разве так важно где? — Алоизас почувствовал, что краснеет, и рассердился. — Больше вопросов не будет?

Блеснула пилка в пальцах, Алдоне И. и Аудроне И. скрестили взгляды. Чуть дрожащими пальцами Алоизас открыл портфель, вытащил стопку бумаг.

— Вот билеты. Самые общие вопросы программы. Я не собираюсь вас мучить, не думайте, что Алоизас Губертавичюс — людоед. Меня интересует ваша способность мыслить. Как ориентируетесь, анализируете, оцениваете и так далее. Разумеется, в самых общих чертах. Недавно услышал я об одном педагогическом эксперименте. — Алоизас не сказал, что это его собственная идея. — Преподаватель приходит с билетами, как я, раскладывает их на столе. — Он встряхнул стопку билетов, словно карточную колоду, и широко раскидал по столу. — Не пугайтесь. Билеты открыты. Прочитываете вопрос, если нравится — берете. Если нет — выбираете другой.

— Сколько раз можно тащить? — спросил басом недоросток в свитере морковного цвета.

— Не тащите ни одного. Билеты лежат открыто. Читаете и выбираете.

— А потом? — мрачно пробасил студент, толкая в бок Аудроне.

— Потом беседуем, дискутируем, если желаете. В глубины не забираемся. Вежливо, как коллеги, беседуем, и я ставлю зачет.

Задолжники подавленно молчали. Они не были готовы к экспериментам. Даже к таким, которые потребовали бы знаний за восьмилетку. Они пришли потеть и торговаться, надеясь на студенческое счастье, а не экспериментировать. От озабоченных лиц веяло недоверием, враждебностью.

— Не бойтесь, коллеги. — Не уловив радости и даже одобрения, Алоизас смутился. — Вам предлагается гуманная, демократическая система. Вопросы простые, хорошо вам известные. Например, значение мифологии для возникновения художественной культуры. Или воздействие искусства на формирование мировоззрения. Или художественный образ как форма отражения действительности. Наконец, еще более широкий, всем понятный вопрос: эстетические элементы во взаимоотношениях людей. Кто рискнет первым?

Наступила тишина, словно в ожидании падения сосульки на весенней, полной людей улице. Хрустнув пальцами в кольцах, поднялась Алдона И.