Поездом к океану
Шрифт:
Москва, июль 1980
Среди всего прочего хорошо было, по здравом размышлении, одно, но зато несомненно. Этот человек за столиком напротив нее назван в честь двух мужчин, которых она любила — ее отчима и ее Лионца. И пускай это имя так нелепо сочетается с фамилией, что делает его совсем не подходящим для журналиста, Аньес сейчас втихомолку удивлялась тому чувству, что наряду с горечью и досадой, просыпалось в ней. Наверное, имя этому чувству — гордость.
Черт подери, она правда гордилась. Естественно, не собой. Естественно, тем человеком, которого повстречала в ноябре сорок
— Слушайте, вы пьете что-нибудь крепче кофе? — проговорил вдруг А.-Р. с широкой улыбкой, и Аньес «вернулась» на тот самый, свой путь.
— Конечно, пью, — улыбнулась она. — Вы будете?
— Буду, но вам нужнее, да?
— Не каждый день доводится встречаться с прошлым.
— Это было очень давно, мадам Гийо, и вряд ли стоит печали. Но выпить можно. Мне говорили, здесь следует пробовать армянский бренди.
— То, что они называют словом «коньяк», — хохотнула она. — Да, можете. А лучше закажите болгарский. «Солнечный берег». Чтобы оценить весь букет, так сказать.
— Совет?
— Нет, просто интересно посмотреть на ваше лицо.
— А вы?
— А я буду водку.
Наблюдать за его лицом стало интересно в тот же миг, но она не позволила себе этого, сразу отвернувшись, чтобы позвать официанта. И старалась не думать о том, что в этой стране водкой принято поминать. А когда перед ними оказались рюмки и незатейливая закуска, она довольно резко, очень по-русски опрокинула в себя свою порцию на глазах Юбера. А он глядел и улыбался чему-то своему, ей недоступному. Это Аньес отчетливо сознавала. Как и то, что нет на свете более чужих людей, чем она и чем он.
— У вас в детстве был воздушный змей? — зачем-то спросила она.
— Был, конечно.
— А железная дорога? Знаете, рельсы, вагоны…
— Не помню, честно говоря. Разве только совсем в раннем.
А ведь он просил. Кроха совсем. Ему был год от силы, и вряд ли он что мог разбирать и уж точно ничего не понимал. Еще слова не начал говорить, а однажды они шли откуда-то вдвоем, она несла его на руках, а потом остановилась, чтобы купить газету, и пока возилась с продавщицей, он заметил в витрине расположенного поблизости магазина большущую железную дорогу, после извернулся в ее руках, которыми она пыталась, продолжая держать его, отсчитывать сдачу, рванул всем маленьким тельцем туда, к мечте. Так, что она едва не уронила. И зашелся требовательным: «Чу! Чу! Чу!» — что у него означало несомненное «хочу». Он и «мама» еще не произносил четко. А у Аньес в кошельке с собой было совсем немного денег — не хватало на такие подарки. И она пообещала, пытаясь перекричать разразившийся детский рев, что эта штука у него обязательно будет. Слова тогда не сдержала, и это было единственное, о чем жалела до сего дня. Впрочем, теперь и это не ее забота.
Все заботы Анри взял на себя, и она не понимала, как так вышло. Напротив, она сделала все, чтобы это было не так.
Между тем, младший Юбер взял свой бокал с бренди, и она с любопытством наблюдала за ним. Мужественно втолкнув в себя первый глоток, он поморщился, а потом широко улыбнулся, после чего отставил напиток на стол. Глаза его сделались совсем веселыми.
— Пивал я и похуже по молодости, когда нет никакой разницы что пить, — вдруг выдал он, откинувшись на спинку стула и совсем неприкрыто, спокойно разглядывая Аньес. А потом вышиб из нее весь воздух, продолжив: — Все равно никто вкуснее моей матери бренди не делает, да и тот яблочный. В отставке отцу вздумалось поиграть в фермера. Мы производили овечий и козий сыр, сидр, а потом у нас даже пекарня появилась. Сдавали домики страждущим по настроению Финистера. Золотое было время, пока он был жив.
— Там какое-то особенное настроение? — дернула она уголком рта.
— Для меня — нет. Я там рос, что может быть особенного в доме? А мама часто так говорит.
— Она его любит?
— Финистер?
— Да.
— Нельзя жить тридцать лет в месте, которое не нравится.
— И то верно, — Аньес быстро закивала, а потом поняла, что он украдкой глянул на часы, и от этого в горле сжалось. Да что она уже могла поделать сейчас? Сейчас уже совсем ничего. — Вам сегодня еще работать нужно?
— Конечно. Я всегда на работе. Даже теперь.
— О да… А вы? Вы ничего не хотите спросить? — как за соломинку схватилась она за этот вопрос, как если бы вцепилась в его руку, не отпуская, чтобы еще хоть немного продлить это мгновение, которого могло и не случиться. — Не знаю… все что угодно. Обещаю ответить.
– Нет. Ничего, — ухмыльнулся Юбер и снова, теперь уже сам, подозвал официанта, чтобы попросить счет. Аньес молчала, глядя на его пальцы, которыми он вынимал из бумажника деньги. Пальцы были совсем не как у Лионца, второй уже раз отметила она про себя, а потом вдруг осознала, что даже с трудом вспоминает его руки. Может быть, воображение подменяет память, но и на этой мысли останавливаться Аньес не стала. Ее время почти просыпалось песком в часах. Нет его.
— Здесь принято оставлять чаевые? — вдруг поинтересовался А.-Р.
— Обыкновенно осуждается, но еще не видела, чтобы хоть раз при мне кто-нибудь отказался. Вы что же? Никуда не выходили толком?
— Вот так в одиночку — впервые.
— Вы не в одиночку. Вы со мной.
Свои первые шаги этот молодой и полный сил мужчина тоже делал с ней. Когда она держала его за ладошки и топ-топ-топ по комнате — вела вперед, терпеливо дожидаясь, чтобы он достаточно окреп и начал ходить сам.
Она очень его любила. Она очень сильно его любила. И едва ли желала ему жизни лучшей, чем та, которую он живет. Такой она, скорее всего, не смогла бы ему дать. Пожалуй, ей очень хотелось бы заглянуть в голову Лионцу в тот миг, когда он принял решение забрать себе ее мальчика. И одновременно с этим она боялась того, что могла бы прочесть в его мыслях, потому что всегда боялась его боли.
А так картинка вышла объемной. Отчетливой. Они с маленьким Робером были друг у друга. И еще был Дом с маяком. И летящий змей, конечно, без флейты, но в Финистере и обычный хорош. Он был ярким и цветным. И все вокруг было яркое и цветное. И синий океан, и зеленые луга, и белоснежные кудрявые барашки, и золотистый крестовник, и несколько пестрых домиков, в которых они принимали постояльцев. И даже пекарня у них была. Смешно. Юбер — булочник. Как же это смешно, Господи!
Интересно лишь, у неведомой «матери» ее сына имелся жирок на боках, как они с Анри когда-то шутили? А другие дети у них были? Братья, сестры? Юбер вспоминал ее хоть иногда, или, как и она, не позволял себе возвращаться в те времена, когда все можно было изменить? А внуки? Вдруг у нее сейчас и внуки есть, а она не знает?