Поездом к океану
Шрифт:
Долго стоять на ногах ей было тяжело, в голове все еще шумело и кружилось, и она снова переместилась на свою циновку. За эти недели она так привыкла спать без удобств, на полу, лишь подкладывая под голову маленькую подушку, наполненную ароматными травами, которую ей принес откуда-то в первый же вечер Ксавье, что почти уже не помнила, как это — снова оказаться в кровати.
Наверное, она снова заснула, на этот раз довольно крепко, потому что звуки исчезли совсем. И исчез свет. Осталась только темнота, которая всегда обязательно наступает. Может быть,
И Аньес спала. Лежа на боку, подсунув одну руку под подушку и подогнув ноги. Как в детстве. Ровно до тех пор, пока не почувствовала, как к ее спине прижалось крепкое, тугое тело, которое теперь от нее отделяли два слоя одежды, а горячая мужская рука обхватила плечи.
И заскользила.
Вниз.
Вниз.
Вниз. К локтю, к груди, к животу. Аньес зажмурилась еще сильнее, так сильно, что перед глазами разливались и забивали друг друга цветные пятна. И губы его касались ее затылка, щекотали, вызывали теплую волну, рвущуюся им навстречу. Волна — это океан. Океан — это слезы. Говорят, беременные женщины становятся более чувствительными. И не только к прикосновениям. Он нашел бы ее где угодно. Даже там, где не остается ничего живого.
Нашел бы, чтобы лечь рядом и повторить своим телом контуры ее, чтобы совпасть до миллиметра. По таким мужчинам не плачут. Без них нельзя жить.
Потом его губы шевельнулись, прямо у ее кожи сзади, на шее, у позвонков. И в этом шевелении она различила собственное имя. «Аньес, — шептал он, — моя Аньес».
Оба они знали, что она — его, да только как это произошло, не ведали. Она вздрогнула вся, полностью, в его руках и перевернулась на другой бок, лицом к нему, чтобы обхватить его плечи, но глаз по-прежнему не раскрывала. Чувствовала, но не видела. Боялась реальности, но оторваться не могла, не сегодня, не в эту минуту.
– Я не знала, что именно ты, Господи Боже, я не знала, что именно ты, — уткнувшись лицом в его плечо, не ощущая боли тихонько пульсирующей раны и совсем ни о чем не думая, выдавила она. Сил сдерживаться не было. Если бы это был не Юбер, а кто-то другой, она бы нашла их. Снова. Как всегда. Но это он, и рядом с ним — ей ничего не оставалось, кроме себя самой.
— С головой у тебя всегда была беда, — ответил он, и ей показалось, что его плечи подрагивают.
Она кивнула и напряженным голосом, который никак не могла успокоить, спросила:
— Солдаты в отряде… они всё поймут… где ты ночуешь… да?
— Плевать… Я не мог больше один.
— А в КСВС уже знают? Знают про меня?
— Понятия не имею, я больше не там. В Ханое — знают, я сообщил. Но тебя не тронут, не бойся. Потом поглядим.
— Я не боюсь.
Это ее «не боюсь» — как окончательная жирная линия, итог всего ее путешествия, обернувшегося полным провалом. Потому что она боялась лишь одной-единственной вещи, но так сильно, что забывала себя. Она боялась — потерять этого человека, только что обретенного. Она боялась и знала, что больше уже ничего никогда не будет хорошего.
— Ты смог бы простить меня за все, что я сделала и наверняка еще сделаю? — едва слышно прошептала она.
— Я перевернул бы камень за камнем каждую деревню, но нашел, понимаешь?
— Да… — она негромко хохотнула и прижалась к нему еще крепче, ее живот плотно упирался в его, и это он тоже чувствовал. Никто и никогда не мог оказаться ближе, чем они сейчас друг к другу, соединенные тем, кто зрел в ней. Она раскрыла глаза и едва не задохнулась, осознав эту мысль. А потом прошептала, вконец растерявшись, но все же почти с кокетством: — Только вряд ли это все повод, чтобы ты ночевал со мной на виду у них.
— Это сейчас имеет значение?
— Нет, но будет иметь завтра.
— Вот завтра и разберемся. Мы все обговорим утром. Спи. Я двое суток не спал. Пожалуйста.
И Аньес послушно смежила веки. Снова. Так можно притвориться, что впереди у них много еще чего будет. Притворяться — сегодня легко, а завтра она уже не сможет. Но позволить себе роскошь быть с ним хоть в эти часы до света она имела право осмелиться. Вся, полностью. Без остатка. С одной-единственной мыслью, бьющейся в голове: сумеет ли она теперь отделить его от себя, когда они связаны до тех пор, пока у них есть сын.
Потому что существует Ксавье. Потому что Ксавье ищет, как подобраться к верхушке. Потому что Аньес — лишь средство. А ее ребенок — ключ от нужной двери. Даже беременная и уволенная из вооруженных сил — она может быть полезна. И дело не в том, что шансов отказаться от сотрудничества нет, но в том, что Аньес слишком хорошо знала себя. Если она должна предать любимого человека ради торжества справедливости, то она сделает это — осознанно и без лишних сожалений, прекрасно отдавая себе отчет, какие последствия это повлечет за собой.
Но в эту ночь Аньес выбирала Юбера. И в эту ночь думала лишь о том, как не сделать предателем еще и его.
Когда она проснулась, то на циновке лежала одна. Ровно так, как заснула, будто бы все ночное было лишь мороком, который обречен развеяться при наступлении утра. И несмотря на ранний час, становилось достаточно душно, чтобы сон слетел окончательно. Действие порошка, очевидно, закончилось. И Аньес теперь очень хорошо ощущала пульсирующую боль в подбородке, а от него — по всей голове.
Наверное, все же сильно приложилась. Куда сильнее, чем показалось вначале.
Еще ей необъяснимым образом хотелось есть, как в такое время обычно не хотелось. И только потом она поняла: накануне почти ничего не сумела проглотить. Не смогла. Теперь организм требует свое, и даже если у нее разлезется все лицо от движения, она и тогда будет жевать, чем бы ее ни кормили. Все ее существование с некоторых пор превратилось в одни сплошные попытки выжить, и до последних пор это удавалось. Но еще ни единого разу голод не был столь мучителен.