Поездом к океану
Шрифт:
— Но это ведь замечательно! Значит, я запомнюсь. В моей профессии это важно.
«В твоей профессии важно другое».
Юбер помолчал. Все-таки закурил. Ему казалось, что, когда курит, легче, хотя врачи и запрещали. Что они смыслят, эти врачи? Он затянулся вполсилы, а потом посмотрел на нее.
— Будешь? — хрипловато спросил Анри. А она рассмеялась своим сводящим с ума грудным смехом и легко качнула головой. Раз-два.
— Не умеешь курить — не следует и начинать, — важно сообщила Аньес, но за сигаретой все-таки потянулась. Теперь уже не кашляла. Отпечатала помаду и на бумаге.
— И в Ренне тоже хотела поиграть?
— Нет, там — нет. И сейчас тоже нет. У меня не получается играть с тобой.
— Хорошо, это выяснили. А что насчет господина, который сопровождал тебя на вечеринке?
— Мой шеф Гастон Леру. Главный редактор «Le Parisien lib'er'e». Я два года с ним.
— С ним — получается?
— Конечно! На нем я оттачиваю свое мастерство. Весьма успешно. Он же раздобыл мне тебя.
В ответ на ее откровенность, с виду так легко ей давшуюся, он медленно кивнул. Вместе с тем Юбер все еще не понимал, нужно ли ему разбираться дальше. Не все ли выяснил? К чему вообще согласился приходить, едва понял, с кем придется встретиться?
У Риво у него не было сомнений, что в ту комнату заходила Аньес, и до того, как он нашел в себе силы вернуться в зал, где продолжала играть музыка, где всё еще танцевали, ели, накачивались алкоголем те, кого генеральская чета считала важным пригласить. А уж едва вошел — убедился окончательно. Дама в отчаянно алом была только одна. Аньес. В маске, как и все, но не узнать ее значило расписаться в том, что вычеркивает собственное прошлое. Юбер же его хранил — и хорошее, и плохое.
Он тогда сунулся к Антуану де Тассиньи, продолжавшему пировать с офицерами, хоть и не носил форму сам. Вероятно, тень его славноизвестного родственника-генерала легла на всю их семью, относившуюся к старой фамилии, известной еще с семнадцатого века. Тут в кого ни ткни — все такие или стали такими. Вот и де Брольи — тоже здесь. Ясно же было — не по нему баба.
Но чувство, что он испытывал к ней с того вечера в течение всех этих дней до их новой встречи, не было ни ненавистью, ни яростью. Своим поцелуем в темноте она перечеркнула их. Обесценила. Женщину, потянувшуюся к нему за лаской, нельзя было оттолкнуть. Два года прошло, а она все тянется. Но обесценила ли она точно так же и все то, что было с ней до него?
Юбер привык жить, точно зная, где враг. Когда на земле мир, поди разбери, кому подставлять под удар спину. Не желавший удара, но получивший его, он трусливо сбежал воевать, пока не успел еще увязнуть в Аньес насовсем.
И вовсе не знал, что теперь, столько времени спустя окажется здесь, чтобы осознать в полной мере, что уже увяз. Давно. Один поцелуй пять дней назад и десять минут разговора.
Как же он, оказывается, скучал!
Эту мысль Юбер неожиданно для себя высказал вслух. Просто не удержал. Аньес, не дождавшись его ответа, немного неловко вновь взялась за свою чашку — сколько в той еще кофе! Неужели она бездонная? Потом опять улыбнулась и проговорила:
— Сегодня так холодно, я никак не согреюсь.
А он вдруг выпалил:
— Я рад, что ты меня раздобыла, я очень хотел увидеть тебя.
Аньес вздрогнула и подняла растерянные, как у ребенка, глаза. К ее глазам он никогда не привыкнет, такие они… будто из другой жизни, в которой затерялось лучшее в нем.
— Сейчас мне стало значительно теплее, — прошептала она, прижав ладонь к горлу. Руки ее были такими, как он помнил — красивой формы, но с кожей не очень хорошей. Они старели быстрее, чем Аньес.
— Ничего, принесут вино и будет еще лучше, — кивнул Юбер. — Как поживает океан?
— Что ему сделается? Может быть, самую малость тоскует по людям. Нам с мамой пришлось оставить Тур-тан. Дела шли паршиво.
— Продали? — искренно удивился Анри. Многие сейчас продавали свою землю, не имея возможности ее содержать, но ему почему-то казалось, что семьи де Брольи это коснуться не может. Слишком не вязалось с дорого одетой красивой женщиной за столом.
— Нет. Никто не хочет его покупать, но мы надеемся. Это позволило бы маме получить хоть какую-то независимость от меня. Сейчас я ее содержу. Странно, да?
— Да. Для меня — странно.
— Вокруг слишком много всего, сложного, разного… и этот глупый Индокитай, и Африка… Люди в городах думают иначе, чем в маленьких коммунах. Впрочем, ничего нового на земле не происходит. По весне я снимала антивоенное шествие. И мысленно шагала с ними. Тогда я еще не знала, что ты воюешь, иначе и правда… может быть, присоединилась бы.
— В конце прошлого года я был уже здесь, — пожал плечами Юбер. — Меня никто не заставлял, но мое дело — воевать.
— Ты сделал это профессией, верно?
— Я просто больше ничего не умею.
— А я и рада сказать, что пацифист, но это не так. На месте Вьетминя я бы тоже пыталась нас вышвырнуть. Вряд ли это хоть немного важно для моей мамы в Ренне. Или для нашей кухарки Шарлезы. Или для тех людей, которые меня тогда…
— Им было за что? — вдруг спросил он и застыл. Вопрос, который нужно было задать еще тогда, сразу, прозвучал сейчас, спустя столько времени, когда он уже, наверное, не имел на него права. Да и имел ли тогда?
[1] Поль Рамадье — министр национальной обороны в правительстве Анри Кея.
[2] Отель де Бриенн — штаб-квартира Министра национальной обороны.
— Им было за что? — вдруг спросил он и застыл. Вопрос, который нужно было задать еще тогда, сразу, прозвучал сейчас, спустя столько времени, когда он уже, наверное, не имел на него права. Да и имел ли тогда?
Аньес удивила его. Она ответила. Качнула головой и…
— Нет, Анри, не было.
… и он сначала услышал, а потом понял. Понял, что впервые в жизни она назвала его имя. От необходимости реагировать спас официант. Принес заказ. Юбер переводил дыхание и понимал, что больше не будет ничего выпытывать у нее. Потому что перестал понимать, что правда, а что ложь. Где свои, а где те, кого он ненавидит. Легко было ненавидеть немцев. Легко — тех, кто им помогал. На берегу совсем другого океана у него никак не получалось ненавидеть объявленных врагами. Как сказала Аньес? Только что… прямо сейчас. На месте Вьетминя…