Поездом к океану
Шрифт:
Где находилась генеральская спальня в этом доме, помещений которого не счесть, Анри не знал, потому шел за Шарлем, зажигавшим свет в темных коридорах. Когда они «выгрузили» тело на кровати, капитан Байен приподнял бровь и отметил:
— Как краток шаг от морализаторства ко младенчеству. Вы идете, Юбер?
— Сейчас разую его, по крайней мере, и приду. Боюсь он изрядно испачкался, пока шагал. Ступайте к жене.
Байен громко расхохотался, запрокинув голову, отчего Риво обеспокоенно распахнул глаза. Дверь за его зятем закрылась. А Юбер и правда принялся стаскивать
— А, это ты, мой дорогой друг, — услышал он за спиной сказанное очень нетрезвым голосом. — мой дорогой мальчик. Мой добрый мальчик… ты же простишь старика, да? Я ведь это по-отечески, я б такое и сыну сказал…
Плечи Юбера напряглись. Только пьяного бреда Риво ему и не хватало. Среди всего — только этого.
– Я думаю, какой бы он был, будь он сейчас… все чаще. Вот ты как считаешь?
Анри считал, что лучше всего Грегору Риво было как можно скорее снова уснуть.
— Он бы тоже, как ты, городил эту чушь, которую почему-то любите вы, молодые? Он ведь всего на несколько лет моложе тебя…
— Я думаю, он бы сделал все для того, чтобы не огорчить вас, господин генерал, — наконец проговорил Анри, лишь бы только заткнуть этот поток, от которого должен был испытывать только неловкость, но странным образом чувствовал жалость. Оказывается, не разучился. Или в нем среди цинизма и злобы вместе со способностью снова любить пробудилось, вернулось к жизни еще и это?
— Брось меня так называть… Грегор… хотя бы так… вы ведь беззащитные все. И он, и ты… и Шарль… такие открытые и беззащитные славные дети. Страшно за вас, нескладных… Это огорчает куда сильнее того, о чем и как вы думаете.
— Мы крепче, чем вам кажется.
— Обиделся на меня? Не надо. Я ведь по-отечески это все… — в очередной раз повторил Риво, и Юбер, таки справившись с обувью и устроив его ноги на кровати, повернулся к нему лицом. Кажется, прямо сейчас генералу и не нужны были ответы, потому что теперь он бормотал что-то нечленораздельное, и Анри разбирал лишь некоторые слова, полные сожалений то ли об испорченном вечере, то ли об оконченной жизни.
— Вам бы лучше поспать, — вставил Лионец среди пьяных излияний.
— Это вам лучше, чтобы я спал… Не мешал двигаться дальше… не мешал жить так, как вы хотите… Ты ведь прав был, во всем прав.
— Готов признать себя ошибающимся, если вы уляжетесь, господин генерал.
— Я же сказал! Грегор! — свел брови Риво, фокусируя свой взгляд на Анри, а потом, будто бы что-то вспомнил, мрачно усмехнулся: — И я ошибался слишком часто. От большого до незначительного. Помнишь Аньес де Брольи, а? Хорошая девочка была… такая воспитанная, напоминала о нашем прошлом… нравилась мне почти как Симона по молодости… помнишь ее, а?
Вряд ли в лице Юбера хоть что-нибудь изменилось. Нет, не изменилось ничего. Он молчал и смотрел на генерала, а когда понял, что тот в кои-то веки ждет его ответа, кивнул головой и подкрепил кивок потусторонним:
— Помню, Грегор.
— А как не хотел отправлять ее в Сайгон, помнишь? Надо было не пускать! Удержать надо было! — Риво негромко хохотнул. — Я теперь все вспоминаю тот наш разговор, старый дурак. Взбесилась девочка, Жанной д'Арк себя захотела почувствовать. А ведь все, кроме меня, были против. Ты, твои ребята, отчеты, бумаги… я даже запрос в «Le Parisien lib'er'e» сделал, отзыв бывшего шефа был нелестным… Все возражали, нельзя было пускать…
— Что она натворила? — не выдержал Анри, чувствуя, как мертвеет внутри все, что жило еще несколько минут назад. Подался к генералу и вдруг понял, что вот-вот ухватит его за плечи и начнет трясти, а разве так можно? Так нельзя! Он удержал руки на месте и повторил: — Что она сделала?
— Пропала… пропала бедная девочка. Сейчас этим занимаются, выясняют… но если ее не убили, если она в плену…
Дальше можно и не продолжать. Если она в плену, то… лучше бы ей быть в числе убитых. Потому что то, что делают с ними вьетнамцы — это никому рассказывать нельзя. Никому и никогда, иначе останутся только ненависть и желание убивать. Всех, не только вьетнамцев. Кишки выпускать всем на земле, потому что нельзя жить нормально, когда такое происходит. А Аньес — женщина. Ей не сохранить рассудка. Ей себя не сохранить.
— Когда пропала? — будто подмороженным голосом спросил Юбер.
— Сегодня отчет получили, — почти плаксиво пожаловался Риво и потер лицо рукой. Вряд ли ему это помогло. — Где-то возле Тхайнгуена. Почти месяц назад…. Что ж они за твари, Анри, а? Сволочи, негодяи… месяц прошел… ее, должно быть, и нет уж-же… растя-я-япы…
— Месяц?
Генерал кивнул. Его мутный взгляд снова остановился на Юбере, а после спрятался за веками.
— Месяц… может, и больше… не помню. Я влез и все испортил, а так бы оставалась в Париже… жалко девчонку… вам, наверное, нет, вы ее и не знали. Ни ее, ни Марселя. Так умирает прошлое. Гибнет страна… должно быть, надо смириться. Не сердись, мой добрый друг… день был… ни к черту день. Теперь все дни такие.
Что-то еще он потом сказал, после пожевал губами и, кажется, отключился, наконец затихнув и оставив за собой дыру в пространстве, которая затягивала все сильнее и мысли, и чувства. Анри тяжело поднялся и медленно, чуть припадая на ногу, направился к двери. Механически погасил свет и вышел в коридор. Сердце неторопливо ухало внутри, да что там сердце! Вряд ли он его чувствовал в тот момент. Он просто шел прямо среди темноты, не понимая, выберется ли.
Как будто бы функционировать способна одна лишь его оболочка. Все остальное попросту обесточено.
До гостиной он не дошел, свернув к парадной лестнице и спускаясь вниз, в огромный зал, где по зиме они встречали Новый год. Спохватился лишь в последний момент у выхода — забыл попрощаться с хозяйкой. Но и это тоже с той долей отстраненности, которая не позволяет впасть в буйство.
— Дадите бумагу и карандаш? — попросил он у служанки, вышедшей его проводить. Девица оказалась расторопная, и Анри через минуту быстро черкал слова извинений за собственное исчезновение посреди вечера. Оправданий себе не придумывал. Объяснений тоже. Банальное «прошу простить» — чего им всем еще нужно?