Поездом к океану
Шрифт:
К тому же уж лучше заняться очагом, чем смотреть, на тетушку Берту, мечущуюся по гостиной. Та и впрямь никак не могла успокоиться. Она то к окну подходила, то к столу, то оказывалась у большого шкафа, в котором почти не осталось посуды. И внимательно разглядывала его содержимое, будто бы нет ничего важнее на всем свете.
О проблеме Мадлен Юбер лишь догадывался по некоторым строкам в письмах тетки. Та не слишком распространялась, но кое-что было ясно. О том, что она посещала доктора Беллара, к примеру, и тот уверил ее, что она здорова. И о том, что, возможно, по осени у них с Фабрисом родится дитя. Потом эта
— Не образуется, Анри, — наконец мрачно отрезала тетушка и сбивчиво, взволнованно принялась рассказывать: — Ей тогда что-то нарушили. Я не знаю… Когда ее… тогда… У нее ничего не держится. Больше двух месяцев беременность не носит. Последняя только… уж успокоились, думали, все хорошо, а в мае так случилось, что и сама едва жива осталась. Так что, ничего не образуется.
— Сейчас с ней что?
— Сейчас она благополучна, и я ей строго-настрого запретила… Но я не знаю, что правильно. Фабрис так мечтает о сыне, а Мадлен так пытается ему угодить… И так мучается… Я не должна тебе этого рассказывать, это неправильно, но, Господи, Анри, мне ведь даже пожаловаться некому. Кому такое скажешь?
— Никому. На то и семья. Вы пробовали сменить врача? Ходить к кому-то… не к этому доктору Беллару? — Юбер закончил возиться с камином и встал в полный рост. Теперь хотелось курить, но пугать тетушку Берту видом сигарет при своих дырявых легких ему совсем не представлялось возможным. Чтобы хоть чем-то еще себя занять, а не выглядеть сердитым, он прошел к столу, на который была водружена большая корзина с продуктами. Когда он ездил в Дуарнене забирать мадам Кейранн, то заодно и купил еды — не морить же голодом гостью. А в Требуле был прекрасный рынок, вполне можно найти все необходимое, пока она будет гостить.
Он достал бутылку вина и несколько чашек из шкафа. Бокалов там больше не было. Нарезал сыра, ветчины и хлеба — тот был очень свежий и рассыпался. Вынул яблоки. И слушал. Слушал. Что еще он мог делать?
— Мадлен рвется, а я против уже. Не во враче дело. Она как ополоумела. Понимаешь, мой дорогой, только в себя пришла, бледнее смерти лежит и опять то же — «мы будем дальше пробовать». Что здесь пробовать? И не живет ведь. Только и думает, как родить этому болвану, который о ней заботиться не хочет, все свое гнет. Будто она не человек, а лишь способ продолжить род. А нет в ней этого! Нет и не будет! Они оба не угомонятся никак. Какое счастье? Где оно? Она тогда руки на себя чуть не наложила, а я иной раз думаю, может, и не просто так, может, это мне не надо было…
— Что вы несете! — сердито перебил ее Юбер, поднявшись со стула, и сунул в руки чашку. — Пейте и перестаньте.
Она, пытаясь подавить слезы, быстро глотнула. А потом обреченно сказала:
— Когда-то Виктор говорил, вроде как в шутку, а я сердилась. Теперь вижу сама — прав. С вами одни огорчения, дети, одни огорчения.
— Мы это не нарочно.
— Ты твердо решил ее сюда забрать? А как же Фабрис? У него в Лионе работа.
— Устроится на станцию в Дуарнене. Какая разница, где работать, когда человек всю жизнь куда-то едет?
— И то верно… Но захочет ли он?
— Я дам им дом, машину и большую свободу действий. Если он оставит свои поезда, получит хорошее жалование на ферме. Мне бы только понять, как здесь все поставить на ноги.
— Да что тут думать! — отмахнулась Берта. — Не булочную же открывать! Наверняка найдутся люди, которые захотят живать здесь подальше от городов… После войны столько уставших, а у тебя тут красиво и тихо. Мы вполне могли бы сдавать этаж или два чудакам-отшельникам из богатеньких. Ни за что не поверю, что таких не осталось даже сейчас! А когда ты подашь в отставку, у тебя будет кров и возможность решить, как жить. Сейчас же лучше каждому делать то, что умеет.
Лучше всего Юбер умел стрелять. Он делал это столь метко, что ему иногда завидовали и снайперы.
Если бы он знал имена тех людей, что изуродовали его маленькую «кузину» и самое нежное воспоминание юности, их бы уже не было на свете. А так… ему оставалось лишь надеяться, что их перебили другие.
— И вы позволите мне просить Мадлен о помощи? — спросил Лионец тетушку Берту. Что ей еще оставалось, кроме как согласиться? В конце концов, может быть, это временно. В конце концов, когда Юбер бросит службу, возможно, она не захочет здесь оставаться. В конце концов, нельзя удержать ребенка, который однажды уже пытался уйти. Но как знать — а вдруг здесь Мадлен захочет пустить корни?
И тетушка Берта горячо закивала Юберу, улыбнувшись сквозь слезы и зная наверняка. Если дочь приживется в Финистере, то и ей придется продать свой отель. Как бы там ни было, а в одном Анри был прав — вот такие они не нарочно, дети этой земли, которым не дали быть молодыми.
Потом тетушка Берта устроилась в одной из комнат, чтобы лечь спать. Она собиралась пробыть в Требуле по крайней мере три дня, осмотреться по сторонам и подумать, как все здесь устроить. Юбер же поутру отбывал в порт Бреста готовить отгрузку вооружения на борт.
За это время Антуан де Тассиньи «выпросил» его у Риво. И теперь по долгу службы Юбер колесил по всей Франции от точки к точке, организуя снабжение и связь с Сайгоном. И еще знал, что не позднее, чем через месяц у него отбытие в Ханой с группой военных инженеров. О переводе Аньес Юбер еще не имел понятия. Но был уверен, что обязательно найдет ее во Вьетнаме.
Ровно так же, как нашел в одной из спален Дома с маяком альбом с фотографиями, на котором она была совсем еще девочкой — в платьицах с кружевными воротничками и манжетами, в которых наверняка ходила в школу, и с бантом в длинной косе.
Ровно так же, как нашел пишущую машинку и несколько листов бумаги с напечатанным на них текстом листовок антигитлеровской пропаганды.
Ровно так же, как нашел среди тысяч сомнений единственную правду, которой поверило его сердце, — никогда и ничего у Аньес с Риво не было. Не могло быть.
Париж, Франция, несколько дней спустя
— Это невозможно! — генерал Риво бросил на стол приборы и мрачно посмотрел на капитана Байена, своего зятя. Брижит усердно прятала глаза. Симона же продолжала делать вид, что весьма оживленно шепчется с Розмонд Лаваль. Ужин в честь капитана был бы куда веселее, если бы Грегор Риво, по крайней мере, вполовину меньше пил. Однако его злоупотребление последнее время стало заметным. Нет, он не докатился до алкоголизма, но краснеть за него приходилось все чаще.