Поэзия и проза Древнего Востока
Шрифт:
Но принадлежность памятников древнееврейской литературы к определенному религиозному своду – Библии, к Священному писанию, – совершенно не означает, что они все целиком носят культовый характер. Уже из нашего изложения истории образования библейского канона видно, что он составлялся постепенно, из весьма разнородных элементов; и хотя каждое литературное произведение, получившее место в каноне, несет определенную идеологическую нагрузку, однако не каждое создавалось с самого начала в религиозных целях. Разумеется, многие произведения имели и изначально религиозный замысел; но если мы учтем, что на Древнем Востоке вообще никакой иной идеологии, кроме религиозной, еще не существовало, нам будет понятно, что и в такое произведение могли быть вложены весьма разнообразные социальные, политические и этические идеи, вплоть до идей самого широкого, общечеловеческого диапазона. Уже основные, имеющие догматическое значение религиозные книги Библии очень пестры по содержанию. Создавая свою историю мира и историю своего народа, неизвестные нам авторы Пятикнижия и исторических книг (особенно тех, которые, как, например, «Книга Судей», описывали ранний, догосударственный период) неизбежно должны были, независимо от идеологической, религиозной задачи, которую они себе ставили, черпать из главного, почти единственного существовавшего в то время источника исторических или мнимоисторических сведений. Этим источником могла быть только память народная, народный эпос, фольклор. Точно так же народная мудрость и народная песенная лирика лежат в основе таких книг, как «Притчи Соломоновы», «Песнь песней» и т. п. Народ три тысячи лет назад весь поголовно был верующим – стоит ли удивляться, что остатки народного творчества дошли до нас в составе религиозного канона?
Мы говорили сейчас об остатках устного народного творчества; но и литература чисто письменного происхождения, сохраненная в Библии, очень неоднородна. Здесь наряду с вещами, малохудожественными, на наш современный взгляд, вроде «Книги Чисел» или «Книг Паралипоменон», наряду с некоторыми частями «Книги Бытия» или «Книги Исход»,– на тот же наш современный взгляд, не только архаичными, но и примитивно-бесчеловечными,– наряду с фанатической нетерпимостью книг Эзры и Неемии,—мы встречаемся с некоторыми произведениями замечательных мастеров мысли и слова, оставивших неизгладимый след на всей европейской, а отчасти и мусульманской литературе и культуре.
В XX веке много внимания в науке было уделено вопросу о внешних влияниях на древнееврейскую литературу. В настоящее время паука пришла к тому выводу, что прямых заимствований в ней мало. Классическим примером является миф о потопе, несомненно, месопотамского происхождения; назвать другие столь же явственные примеры труднее; сейчас ясно, что либеральное немецкое протестантское богословие, видевшее повсюду заимствования из Вавилонии и Египта и в своем гиперкритицизме бравшее под сомнение даже подлинность чуть ли не каждой фразы в Библии (не говоря уж об ее оригинальности), допускало сильные преувеличения. Конечно, есть схождения формально-жанрового характера с вавилонской литературой («Плач Иеремии», «Книга Иова») и с египетской литературой («Песнь песней»), есть схождения отдельных мифологических мотивов и образов с засвидетельствованными для других культур Древнего Востока, особенно Финикии, Угарита (тот же «Иов», некоторые псалмы, некоторые мотивы «пророческих» книг); есть даже дословные совпадения отдельных речений, сравнений, афоризмов; но все это лучше всего объясняется не заимствованиями, а тем, что и вавилонская, и финикийская, и древнееврейская, и древнеегипетская литературы черпали из одного общего фонда народной мудрости – фольклора народов древнего Ближнего Востока. Мы лучше всего поймем древнееврейскую («библейскую») литературу, если раз навсегда откажемся расценивать ее – в позитивном или негативном смысле – как какое-то особое, уникальное, то ли боговдохновенное, то ли созданное намеренно для одурачивания народных масс «Писание», а будем рассматривать ее как то, чем она является,– одной из целого ряда литератур Древнего Востока, типологически с ними сходной, не более и не менее религиозной, чем другие, и в целом не более и не менее реакционной или прогрессивной, чем другие. Речь сейчас идет не о той политической и идеологической роли, какую Библия играла или играет в руках позднейших поколений (а роль ветхозаветных библейских книг была разной – от революционной в эпоху Крестьянской войны в Германии и нидерландской и английской революций, до крайне реакционной во многих других исторических ситуациях); мы говорим сейчас об одной из древних литератур в контексте истории древнего человечества,– времени, когда развитию производительных сил и мировой культуры соответствовал рост рабовладения и рабовладельческой идеологии, смотревшей еще вперед, в то время как народные массы оглядывались только назад, на мнимый «золотой век» первобытности.
Идейное содержание древнееврейской литературы эпохи царств и «пророческого движения» не имеет близких аналогий в современных ей соседних литературах, и о заимствовании здесь говорить не приходится; но в более общем смысле эта литература укладывается в рамки общей социально-этической проблематики древнего Ближнего Востока первой половины I тыс. до н. э. Относительно более близкие идейные переклички наблюдаются между древнееврейской литературой времени «вавилонского пленения» и послепленного периода – и кругом древнеиранских религиозно-философских идеий. В эпоху «мировой» персидской державы Ахеменидов (VI – IV вв. до н. э.) иудейский Яхве стал полуофициально (под названием «Бога небесного») отождествляться с иранским Ахурамаздой; не без влияния иранского зороастризма нарождались у евреев такие идеологические явления, как идея мессианизма (ожидания грядущего Спасителя; иранцы ожидали потомка Заратуштры, евреи – потомка царя Давида, который восстановит их государство), и как концепция дуализма и борьбы доброго и злого начал (у иранцев это была борьба Ахурамазды и Ашраманью, у евреев – Господа и Сатаны). Эллинистическая и вообще греческая философия и литература не оказали никакого заметного влияния на древнееврейскую литературу,– по крайней мере, поскольку речь идет о книгах, успевших попасть в библейский канон.
По своей форме дошедшие до нас произведения древнееврейской литературы можно отнести к числу стихотворных, ритмизованных прозаических, и прозаических в собственном смысле слова.
Древнееврейское стихосложение принципиально не отличалось от стихосложения других северносемитских народов (аккадцев, угаритян, финикийцев), а также древних египтян: оно было чисто тоническим, основанным на счете только логических ударений. Эпический стих «Песни Деборы» практически не отличается от стиха вавилонского эпоса (четыре ударения на стих с цезурой после второй стопы; число логически неударных слогов в принципе безразлично, но от него зависит убыстрение или замедление дикции сказителя, эпизодически появляются аллитерация и рифма). В связи с процессами языкового развития, протекавшими внутри древнееврейского языка, древнееврейское стихосложение отказалось от обязательного женского окончания стихов и полустиший; это сделало стих как ритмическую единицу менее устойчивым, более рыхлым; поэтому в древнееврейской поэзии гораздо чаще, чем в аккадской, применяются неравностопные размеры, а грань между стихом и ритмизованной прозой становится еще более условной, чем у вавилонян. Стихами написаны, помимо уже упоминавшейся «Песни Деборы», некоторые отрывки в Пятикнижии и в исторических книгах (например, «Благословение Иакова», «Прощальная песнь Моисея», «Оплакивание царя Саула»), большая часть псалмов, в том числе и введенные в ткань других произведений (например, во «II Книге Царств», гл. 22, в «Книге Ионы»), вся «Песнь песней», важнейшие части «Книги Иова» и т. д. Последние два произведения приводятся ниже в нашем собрании образцов древнееврейской литературы.
Из разделов нашего тома, посвященных литературе шумеров и аккадцев, читатель знает: на Древнем Востоке в течение III и II тыс. до н. э. признаком того, что автор словесного (устного или письменного) произведения ставил себе художественные задачи, была ритмизация его текста. И в древнееврейской литературе ритмическая проза долго занимала главное место. Важнейшие произведения ритмической прозы принадлежат к ораторскому искусству,– это проповеди «пророков». Речь «пророка» может спускаться до простой «разговорной» прозы, или, на вершине вдохновения, включать чисто стихотворные отрывки, или, наконец, быть почти чистыми стихами,– таковы экстатические проклятия североизраильского пророка Наума гибнущей Ниневии, гнезду ассирийских завоевателей Ближнего Востока, таковы многие отрывки у Исайи, Иеремии, Езекиила, Софонии и других; но в основном эти речи – ритмическая проза. Из не-«пророческой» литературы «Книга Экклесиаст», также приведенная у нас, написана в ритмической форме, воспринимающейся как свободный стих.
Современному читателю речи «пророков» кажутся темными в своей богатой метафоричности, витиеватыми, порою мистическими; но своими первыми слушателями они так не воспринимались. Каждая «пророческая» проповедь была произнесена на политическую злобу дня и содержала прямые и часто грубые намеки на людей и события; сейчас, имея в своем распоржении многочисленные египетские, ассирийские и вавилонские источники, современные этим проповедям, мы можем часто,– а если проповедь касалась международных событий, то почти в каждом случае,– указать и соответственное событие, и его точную дату, и ту конкретную политическую обстановку на Ближнем Востоке, на которую «пророк» намекает. Так выяснилось, между прочим, что в сборнике речей, называемом по традиции «Книгой Исайи», соединены проповеди, по крайней мере, двух, а скорее трех различных политических деятелей: первый жил в VIII – VII вв. до н. э., второй– в последней трети VI в. до н. э., третий (?),– может быть, еще позже.
Но, пожалуй, наибольшим художественным достижением древнееврейской литературы явилось создание художественной прозы в собственном смысле этого слова. Ее не знала ни вавилонская литература, ни древнеегипетская (последняя, вероятно, до середины I тыс. до н. э.) (Если египтологи обычно передают в переводе художественные произведения древних египтян обыкновенной прозой, то это объясняется тем, что письменность этого древнего народа была лишена средств для передачи гласных, а тем более ударений. Это скрадывает ритмический или стихотворный характер художественных произведений. Однако, как убедительно доказал Г. Фехт, вся египетская «проза» вплоть до первых веков I тыс. до н. э. – это либо чистые стихи, либо проза ритмизованная. То же, как мы видели, верно в отношении художественной литературы шумеров и вавилонян.). Неритмизованную художественную прозу впервые создали авторы древнееврейских исторических повествований. По строгому лаконизму художественных средств, по характерному приему скрытой передачи эмоции героев, только через их действия и лишь изредка в кратких афоризмах, – проза «Книги Судей» или «Книг Царств» напоминает исландские саги; и это не удивительно: перед нами типологически тот же этап развития литературы на грани родового и классового обществ, когда люди еще полны острых воспоминаний о героических фигурах догосударственного прошлого. Лучшими образцами древнееврейской прозы нам представляется рассказ о дружбе Давида и Ионафана, и особенно – великолепное лаконичное повествование о возвышении и гибели высокомерного североизраильского царя Ахава и его жены Иезавели, попиравших человеческие права своих подданных. Как и в исландских сагах, и в этих книгах художественное сюжетное повествование перебивается длинными родословиями, а на вершине напряжения – стихами или ритмизованными отрывками. В нашем сборнике исторический и мнимоисторический жанр в древнееврейской литературе представлен повествованием о потопе из «Книги Бытия».
Но, помимо исторических повествований, древнееврейская литература создала и еще один вполне оригинальный жанр (Аналогию ему представляет, но лишь до известной степени, египетская повесть I тыс. до н. э. типа цикла повестей о Петубасте, однако в Египте этот жанр, по-видимому, возник позже и вообще во многом отличен от древнееврейской повести; что касается более ранней египетской повествовательной литературы, как, например, «сказок» папируса Весткар, «Рассказа Синухе», «Речи красноречивого крестьянина», повести «Два брата» и т. п., то все они, несомненно, либо стихотворные, либо принадлежат к ритмизованной прозе. К ней же Г. Фехт относит и произведения автобиографического жанра в древнеегипетской литературе.) – это жанр короткой (Объем повести соответствовал нормальной величине одного папирусного или пергаментного свитка; отсюда общее название «свитки» (Мегиллот), применявшееся к «Книге Руфь», «Книге Эсфирь», а также «Книге Экклесиаст», «Плачу» и «Песни песней».) сюжетной назидательной повести; сюжет их прямо или косвенно связывается с отечественной историей создавшего их народа. Сюда относится в канонической еврейской Библии приведенная ниже «Книга Руфь», а также «Книга Эсфирь» и из неканонических произведений – «Книга Юдифь» и «Книга Товиа». Сюда же относится и «Книга Ионы». В библейском каноне она отнесена к «пророческим» по тому лишь формальному признаку, что ее герой выведен в качестве профессионального «пророка»: ораторских речей эта книга не содержит.
И. Дьяконов
Из 'Книги Бытия' (главы 6-8). Потоп
Случилось это, когда люди начали множиться на земле и стали у них рождаться дочери. И увидели красоту дочерей человеческих сыновья Бога [820] и взяли их себе в жены, какую кто выбрал. И Господь сказал:
– Не останется дух мой в этих людях навечно, потому что они плоть. Пусть длятся дни их сто двадцать лет.
820
Упоминание сыновей бога внутри монотеистического в принципе текста издавна смущало комментаторов. По позднейшему толкованию, это ангелы; первоначально, вероятно, имелись в виду младшие божества, почитавшиеся израильскими племенами наряду с Яхве («Господом»)