Поэзия любви в прозе
Шрифт:
В тот момент я поняла, как важно окружать себя людьми, с которыми действительно хорошо, и не приходится тешить себя иллюзиями, с кем ты можешь быть собой. Пить чай с тем, у кого захочется спросить про жизнь, а не тратить кучу времени на человека, чей голос просто заполняет тишину.
Внимание, рецепт флирта. Он очень прост: уважение, интерес, хорошие манеры, комплименты, влечение, интрига, взгляды и касания, желания обаять, влюбить и влюбиться. Флирт ради флирта. Получать удовольствие, делая приятно, видеть заинтересованный взгляд, не отводя глаза – вот вам весь истинный смысл сего тонкого искусства. Говоря комплимент, я в первую очередь делаю приятно кому-либо, а потом, как следствие, обращаю внимание на себя. От меня не убудет. Это подсластитель,
И самое главное правило – никогда не останавливаться и продолжать верить в лучшее. «Устала – перекури и продолжай, и наслаждайся жизнью. Поплачешь, пройдет. И никогда не возвращайся назад. Нескончаемый оптимизм и железобетонные принципы. Не допускать прошлых ошибок, не скучать, а если и допускать ошибки – идти дальше». Могу сказать, это самый полезный конспект в моей жизни.
Многие мои обиды и разочарования можно унять только лишь одним воспоминанием о том, что «оптимизм – это путь к совершенству». Поэтому и Учитель. Поэтому и полюбила: то ли его мир, то ли мир в его глазах.
Как часто его образ, слова и манеры отражались мне в чужих стихах, картинах, фразах случайных прохожих. И я влюбилась в жизнь. Ту жизнь, в которой нет страданий, слез, унижений и прочего. Есть мудрость, вера в лучшее, любовь, уважение и божественный флирт – желание влюблять и влюбляться, без пошлости и подтекстов.
В этой истории нет извилистого сюжета и драматического финала. И не хочется его сочинять, выдумывать. Пусть все будет так как есть. Спокойно, красиво и хрупко.
Тогда у меня появился самый настоящий ангел. У него было два земных крыла: Бармен, который смывал проблемы с потоков моих чувств, и Учитель, который наполнял эти потоки чувствами. Они берегли меня и учили чувствовать жизнь.
Спустя время, я понимаю, что это самая настоящая любовь. Он то всего меня берег: от зла жизни, от дурных мыслей и от себя самого [уж просил не влюбляться]. А я видела в нем свет. Свет его улыбки, рассыпающейся на тысячи искорок в его глазах.
СЛОЖНО ЛИ ЛЮБИТЬ ХУДОЖНИКА
Художник должен быть голодным.
Моя творческая душа встретила свою родственную душу совершенно случайно – он вошел в круг моих старых друзей благодаря общему знакомому. У меня сложилось впечатление, что он аккуратный, тактичный, умный молодой человек, который всей душой отдается своему делу. Так и оказалось. Никто не представил мене его как художника и мне пришлось узнать это самой. Оказалось, что он невероятно талантлив и его картины поразили меня до глубины души. Максимум, кто-то сказал мне, что он рисует. [Пишет картины, товарищи, а не рисует! Рисуют детки в школе…]
На первый взгляд он ничем не отличался от всей окружающей его компании, но в моих глазах от был уникальным самородком. Когда я впервые увидела его картины, у меня захватило дух. При этом, когда он показывал на суд свои творения, в нем не было ни капли гордости или восхищения – скромность, да и только. От этого было понятно, почему мало кто представлял его как художника.
Было трудно осознать, что творится у него в голове, и как ему удается воплощать это в жизнь. Для меня это было подобно некой магии, и он сам завораживал. К нему неумолимо тянуло: в нем, скорее всего, был маленький магнитик, а во мне, верно, такое же железное желание творить и жить одним лишь вдохновением. Я верила в перспективы, в розовые мечты и стремления, которые окрыляют даже из солидарности.
Мы были земляками из мира самозванцев творческой богемы. Мне хотелось пить с ним за одним столом одно вино, чтобы после, по прошествии нескольких лет, с гордостью сказать с кем именно я пила – с легендой, гением и моим близким другом в одном лице. После такую фразу скажут и обо мне, но в совершенно другой компании молодых людей, шумно распивающих хорошие коньяки в пыльных парадных14.
Возможно, мой одаренный художник хотел, чтобы какое-то что-то, неуловимое и чарующее, находил в нем каждый, но это было далеко не так. В нем чаще видели парня, утонувшего в мечтах и грезах, и первое, что приходило на ум окружающим, это мысль о том, что пробиться в сфере творчества сейчас трудно, и вряд ли он будет одним из тысячи, кто поймает удачу за хвост, станет великим и известным в широких кругах светского общества. Мысли невольно все же сводились к финансовой составляющей этого дела и к вопросам о том, приносит ли это вообще какой-то доход. Никто не думал о силе таланта и о волнах, которые захлестывают, когда ты творишь и любишь свое творение.
Творить стоит только в любви, а с любовью у него не ладилось. Я понимала, о чем идет речь, но не могла объяснить это словами. Нужен полет, который трудно вообразить бескрылому от природы человеку. Вот и приходится по-разному приспосабливаться, пририсовывать, воображать, фантазировать, примерять образы и любить всегда по-разному. Поэтому, сквозь страницы блокнотов, которые судорожно исписывались стихами по ночам, я видела, как он прячется в своих картинах от холодного мира и отдает все неисчерпаемое чувство любви прелестному детищу искусства. Только процесс написания картин, краски и холсты он любил искренне и чисто, но при этом был прост и открыт с друзьями, а особенно со мной. Он уже узнал, что я вижу в нем больше, чем остальные, что я просто в него верю, каким бы еретиком его не обзывали такие «правильные граждане».
Желая ступить на такой же призрачный путь художника, человека искусства, со своими творческими порывами, я видела в нем «божью искру» и мне всегда хотелось его оправдать и защитить в лице других. Они не разделяли его мечты о свободе самовыражения, восхождении на новые уровни творчества, воплощениях многогранного мира на холстах и бессмертном имени. Разговоры сводились к темам женитьбы [да поудачнее], жилплощади [да поудобнее] и работы [и чтоб платили хорошо], но что обо всех этих советах думал сам художник, я не знала. Как-то удавалось ему обходить эти углы быта и быть все же верным своим мечтам.
Но будь бы его мечта женщиной, будь его мечта той самой музой, какими их так трогательно описывают: в белых шелках на голое тело и с сияющими драгоценным блеском волосами, струящимися по спине, чувственными губами и бездонными глазами. Эта муза часто обижалась бы, напевая ему в миноре на ушко песенку «ты уделяешь мне мало внимания». Он тонула бы в слезах ревности, ломая свои нежные ручки и заливая слезами пышные ресницы, они бы оба больно переживали предательства творчества и обиды от неверия, которое редко, но все же подступало, как ком к горлу. Она – эта муза – была бы удивительной турчанкой в мире светло-русых крепостных славянок, которые так наскучили его проникновенному взгляду. Она любила бы моего художника, но лила бы горькие слезы о том, что он пусть и не крепостной, но до шейхов идти ему долгой и трудной дорогой, горизонта которой не видно.
Все же в том художнике есть какая-то магия даже от того, какие мысли вертятся в его голове. В причинах отсутствия успеха его проектов я копаться не хочу… По сравнению с другими он был окрылен. Может, он на время сложил крылья, может, ходил не в белом, а может, он просто был Икаром, смотрящим на солнце и бесконечное небо15. Мне хотелось молиться за его успехи, и я свято верила в него. Все же осталось неизвестным делал ли он достаточно для того, чтобы воплотить свои мечты об успехе в реальность. Возможно, сейчас этот мой Икар делает самолет из настоящего металла или уже обгорел от палящих лучей, испробовав крылья в работе, и сидит намазанный кефиром в тени, но сам факт, что он имел заоблачную цель и шел к ней, как к звездам – сквозь терны, вызывал у меня уважение.