Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

СЕМЕН ГУЛАК-АРТЕМОВСКИЙ (1813–1873)

ИЗ ОПЕРЫ «ЗАПОРОЖЕЦ ЗА ДУНАЕМ»

РОМАНС ОКСАНЫ

Месяц мой ясный, Светлый, прекрасный, Звездные очи Сумрачной ночи! Кличу вас снова: Скорбь облегчите, Зов принесите Края родного! Сокол крылатый. Коршун пернатый, Век вы на воле В радостной доле! Кличу вас снова: Скорбь облегчите, Зов принесите Края родного! Волны Дуная, Чаща лесная, Омут кипучий, Ветер могучий! Кличу вас снова: Скорбь облегчите, Зов принесите Края родного!

ДУЭТ ОКСАНЫ И АНДРИЯ

Андрий Черной тучей мгла ночная Опустилась на Дунай. Жду тебя, моя родная, Мы умчимся в отчий край. Оксана Здесь, в убогой хате бедной, Сиротинка, слезы лью, Здесь растрачу я бесследно Юность горькую мою. Андрий О

мой друг, о мой прекрасный, Сердцу сладок этот час! Навсегда ты мной любима, Смерть одна разделит нас! Оксана О мой друг, о мой прекрасный, Сердцу сладок этот час! Я твоя, о мой любимый, Смерть одна разделит нас! Андрий Меж камнями у Дуная Мой челнок привязан там. Темнота кругом ночная, А у турок тут байрам. Мне знакома вся дорога, Без помехи мы пройдем, И с надеждою на бога Мы Дунай переплывем.

ПЕСНЯ ОДАРКИ

Говорила мне родная И приказывала, Чтоб я хлопцев в наш садочек Не приваживала. Ой, мама, мама, мама… Не приваживала! Посылала меня мама, Белолицую: Ты сходи, моя голубка, За водицею! Ой, мама, мама, мама… За водицею! Ой, пошла я за водицей И утешилась: С запорожцем черноусым Позамешкалась! Ой, мама, мама, мама… Позамешкалась! Ждет-пождет меня родная, Дожидается, — Ее дочка с запорожцем Обнимается. Ой, мама, мама, мама… Обнимается!

₁₈₆₂

МИКОЛА КОСТОМАРОВ (1817–1885)

БРАТ С СЕСТРОЮ

Затужила Украина — Злая подошла година: Орды хана подступают, Грабят села, сожигают, Грабят села, да с церквами, Топчут нивы, да с хлебами, Даром мир крещеный губят, Одних топчут, других рубят. Не одна тогда дивчина Горько в поле голосила, Под арканом ступаючи, Белы ножки сбиваючи. Два полка на Украине, А еще два на Волыни, Пятый с ханом наступает, Святой Киев окружает. В воскресенье Киев взяли, Разрушали, разоряли. Брали серебро и злато, Брали талеры, дукаты, Адамашки и атласы, Бархаты и блаватасы, Брали коней и коровок, Брали девок чернобровых. На ту пору на Подоле Мещанин жил доброй доли, Имел хату и овины, Имел дочку, имел сына. Тут татары наскочили, Мужа с женкой погубили, А девчонку в полон взяли, Только хлопца не поймали. А в середу, утром рано, Ушли степью басурманы. Ивась ходит да горюет, По родной семье тоскует: Ни отца нету, ни матки, Нету сада, нету хатки. Тогда взяли сиротину Добры люди на чужбину. Запорожцы-молодцы Его на Сечь увезли, Вырастили на славу, На казацкую отвагу. Казаков таких удалых Еще в Сечи не бывало: Сам пригожий, волос черный, На все быстрый и проворный, И на чайке выйти в море, И верхом, во всем уборе. Трижды ходил с атаманом, Бился в поле с басурманом, Отца, матерь поминая, За родимых отомщая, За сестрицу, что в неволе, За свою беду-недолю. И добычу брал богато, Брал и серебро и злато, Кармазинные жупаны, Шелком шитые кафтаны, Опояски цветные, И суконца дорогие. Вот направился Иванко На Бендеры спозаранку, А в Бендерах на базаре Девку продают татаре. Ивась ходит, не зевает, Христианку примечает. Стал он девку покупать, А татарин объяснять: «Эта девка — не наймичка, Пригожая, как панночка, Как былинка молодая, Как звездочка золотая, Из далекой, из чужбины, С той казацкой Украины». Ивась деньги отмеряет, Сам дивчину выкупает, И привез домой обновку: Украинку-чернобровку. Стоит в дверях полонянка, За столом сидит Иванко, Плачет дивчина слезами, Говорит казак словами: «Не плачь, девка, не плачь, красна, Твоя доля не бессчастна. Взял тебя я не для глума, Не такая моя дума. Я с тобою — обещаюсь — В воскресенье повенчаюсь. Чуть тебя окину взглядом — Отца, матерь вижу рядом». Славно казак говорил, Только рода не спросил. Вот в субботу обручились, В воскресенье поженились, Лишь тогда разговорились. «Ты скажи мне, моя краля, Ты какого роду, края?» «Я в Киеве рождена, По отцу — Ивановна: На Подоле все мы жили, Вдруг татары наскочили, Отца, матерь погубили, Меня, девку, полонили, А маленький брат остался, Не знаю, куда девался». Как Ивась узнал об этом, Занудился белым светом: «Ох, бедный я сиротина! Злая пропади година, Когда мать нас породила: Лучше б в речке утопила, Лучше б хищные татары Нас обоих порубали! Я из Киева — Петренко, По отцу я — Иваненко; На Подоле все мы жили, Вдруг татары наскочили, Отца, матерь погубили, Тебя, сестра, полонили, А я, хлопчик, укрывался, На несчастье жив остался! Видно, бог нас покарал, Что брат сестру не узнал? Или свет кончается, Что брат с сестрой венчается? Пойдем, сестра, горою, Развеемся травою, Пойдем, сестра, степями, Развеемся цветами. Станешь сестра, желтый цвет, А я стану — синий цвет. Будем жить до конца света: В одном цветке — два цвета». Пошли они горою, Развеялись травою; Пошли они степями, Развеялись цветами, Стал Иванко — синий цвет, Стала Марья — желтый цвет. Как связали в церкви руки, Не бывало им разлуки; Как в той церкви повенчались, Оба вместе и остались: В одном цветке — двоим жить! Стали люди косить, За них бога молить, Стали девки цветы рвать, Грехи из них забирать. Стали люди толковать: Вот это — травица, Где с братиком сестрица.

₁₈₅₉

ЯКОВ ЩЕГОЛЕВ (1823–1898)

НЕВОЛЯ

Дайте мне коня лихого, Дайте вороного; Отпустите казачину В путь-дорогу снова. Я

уздою золотою Коня зануздаю; Ветром буйным понесуся К родимому краю. Конь казацкий — борзый, хватский Копытами грянет, Возле куреня родного, Как вкопанный, станет. Соскочу я с вороного, Землю поцелую, Чарку, полную горелки, К губам приложу я. Тихо, тихо… Нету больше Коня вороного, — Не пускают казачину В путь-дорогу снова. Знать, помчится пан полковник Без меня на сечу, Взойдет солнце в чистом поле — Я его не встречу. Чья-то сабля засверкает, С недругами споря, В быстрых чайках запорожцы Расколышут море… Ой, когда б мне снова дали Коня вороного, Ой, когда б меня пустили В путь-дорогу снова!

₁₈₄₃

БЕЗРОДНЫЕ

Брат казак, скачи за мною на коне горячем! Все равно о нас с тобою никто не заплачет, Только матушка-свобода, сабелька-сестрица, Конь буланый, быстроногий да стенная птица. Ой, тряхнем казной своею, брякнем золотыми, — Сразу сыщутся-найдутся други-побратимы. Все равно поляжем в поле, как судьба судила, Только солнце и увидит раннюю могилу, Только жалобно кукушка закукует в чаще, Только волки в голос взвоют по родне пропащей. Ох, судьба моя, судьбина, тяжко жить на свете! Ну, а все ж не наглядеться на родные степи. Поразвеются туманы, солнышко проглянет, Поразвеются печали, светлый час настанет.

В ПОЛЕ

У меня был конь ретивый, Конь могучий, долгогривый, Самопал, и сабля злая, И девчонка разбитная. Турки скакуна убили, Ляхи саблю иззубрили, И не стало самопала, И девчонка убежала. За буджакскими степями Ходят наши с бунчуками, А я с плугом да с сохою Гнусь над пашнею сухою. Что ж, такая моя доля: Вол устал, в бурьянах поле. Ветер веет-повевает, Котелочек закипает. Ой, кто в роще — отзовися, Ой, кто в поле — появися, Скоро все покроет мглою — Сядем ужинать со мною! Нет… никто меня не слышит Из-за тучи месяц вышел; Ветер веет-повевает, Котелочек остывает…

₁₈₄₆

СТРУНЫ

Жизнь моя летит, как ветер Над студеным морем — Светлым счастьем не богата, А богата горем. Оглянусь да посмотрю я, Все окину взглядом: Что там милого найдется, Что припомнить надо? Мчались годы, словно воды По степной долине, И кропил я ту долину Лишь слезой доныне. Видел я, как всюду правду Яростно топтали, Как последнюю рубаху С бедняка сдирали; Как безродный сиротина Под забором жался; Как, трудясь за корку хлеба, Кровью обливался; И как мать дитя больное К сердцу прижимала, Не в пеленки, а в лохмотья Кутала, рыдала; Как пригожую дивчину Нищета заела, Как напрасно погибало Молодое тело. Все я видел; и, внимая, Сердце надрывалось, — И взволнованное слово Под пером рождалось. Не тебе я, обыватель Сытый да счастливый, Понесу свой труд посильный, Искренний, не лживый. Чтоб тебе его усвоить, Чтобы с ним сдружиться, Нужно внове, без сорочки, На свет появиться. Только вам лишь: сиротине, Матери безвестной И покинутой дивчине Я откликнусь песней. Мои струны необычны, Не для всех играют; Но зато кого полюбят — Того привечают.

ЗАБРОШЕННЫЙ ХУТОР

Вон этот хутор, в балке по соседству. Давным-давно, должно быть, в раннем детстве Я знал его. Тогда могучий бор Нетронутый стоял, а чистый двор Ковром богатым возле дома стлался И, весь в цветах, казалось мне, смеялся. Нигде конца не виделось полям, От желтых скирд ломило землю там. Пастись в степи, как тучи — тесно, плотно, — Стада овец спешили беззаботно И рыбою кишел студеный пруд; Немолчно мельница стучала тут; Пчела заботливо в тени гудела, На выгоне от птиц в глазах темнело; Амбары поднимались чередой, Зерно лилось рекою золотой… А в вышине лишь небо расстилалось И солнце шло и хутору смеялось. Ну, скажете, один лишь божий рай Ухожен был, как этот дивный край. Но годы шли, как волны проходили, Чтоб все затем собрать в одной могиле; А с ними то, что некогда цвело, Плыло себе и вовсе уплыло. Те старики — хозяева, не гости — Давно уж опочили на погосте, А молодежь из хутора как раз Куда-то вся по свету разбрелась. И тут иная занялась им сила: Сначала топорами бор свалила, Засохли яркие цветы тогда И все покрыл бурьян да лебеда; Неисчислимые в былом отары Погнал чабан из степи на базары; Пруд беспризорный тиной занесло И мельницы затихло колесо; Пчела далеко в рощу улетела И птица погулять уже не смела. В амбарах тех, что гнулись от зерна, Нет ни дверей, ни кровли, ни окна… А небо все висит, не содрогнется, И то же солнце хутору смеется.

₁₈₈₀

КУКЛА

Славная девочка, ты и мила и пригожа, С куклой играя, сама ты на куклу похожа! Косы ты ей заплетаешь, пестро одеваешь, Пышными лентами, нитями бус украшаешь, В ушки ей вденешь сережки, обуешь ей ножки, То ей головку подымешь, то склонишь немножко! К сердцу ее прижимая, ласкаешь, милуешь, В черные глазки и в алые губки целуешь, А надоело возиться с игрушкой никчемной — Схватишь за ножку и в угол швырнешь полутемный. В дальние годы я взором, дитя, проникаю: Жаль мне и куклы и няньки, девчушка родная! Ты не заметишь, как годы промчатся вот эти… Чистому сердцу недолго погибнуть на свете! Куколка девушкой станет, красивой и стройной; Щеки румянец согреет и свежий и знойный; Солнечным блеском девический взор загорится. Люди с тобою начнут, точно с куклой, носиться: Истины-правды тебе ни один не укажет; Мыслей, тревожащих душу твою, не развяжет; Любящим сердцем твоим заниматься не будет; Силы, что дремлет в тебе, не поймет, не разбудит; Льстить тебе станут, к ногам твоим жадно прихлынут И, точно куклу, потом тебя в угол закинут…