Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

₁₈₈₆

КОБЗАРЬ

Мой кобзарь — не тот вояка, Что когда-то в старину Вместе с пикой да чеканом Брал бандуру на войну. Мой кобзарь — не запорожец, Что, в атласе да в шелках, Пел о штурме Трапезунда, Об отважных казаках. Нет, незрячий и убогий, С бедной лирой за плечом, Он плетется боязливо За мальцом-поводырем. Со двора во двор заходит, Приглашенья робко ждет И под взвизги струн то псальму, То про Лазаря поет… «А сыграй-ка мне, любезный, Про Подкову и Сомка, Про Хмеля, про Дорошенка Да про грозного Сирка!» «Нет, не знаю! Может, лучше Про бедняжку-попадью, Про Фому да про Ерему Да Сковороду спою? Как Чечеточка ходила Погостить к своим зятьям? Про «Мещанку»,

про «Дворянку»? Это я пропел бы вам!» Пой, что хочешь; тоже сгинет, Сгинет напрочь, как туман… Пой, мой лирник, мой незрячий! Ты — один из могикан!

₁₈₈₈

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Вдаль бредет чумак усталый, пыль покрыла ноги, Одинокая ракита клонится к дороге; Не поет чумак, не крикнет на волов несытых, Лишь покорно и печально говорит раките: «Ой, кудрявая ракита, спрячь меня с волами От чумацкой горькой доли, что идет за нами. Нынче я в пути далеком никого не встретил, Там, где деды шли с возами, лишь гуляет ветер». А в ответ ему с вершины ястреб молвит зычно: «Широка степь, но и в степи тесно стало нынче! Арендованы колодцы, высохла водица, И волам в дороге негде досыта напиться…» Ой, волы, волы степные, други крутороги! Перепаханы плугами прежние дороги. Уж по тем дорогам старым не ходить нам вместе, Добредем до Крыма с вами и — допета песня!

₁₈₉₄

ЛЕОНИД ГЛЕБОВ (1827–1893)

КУЗНЕЧИК

Как в степи, в траве пахучей, Наш Кузнечик-сорванец — И певучий и прыгучий, Словом, парень-молодец, Наслаждался буйным цветом И в пшеничке и во ржи И целехонькое лето Жил на свете — не тужил. Веселись, покуда молод, Все на свете — трын-трава. Только чует — зимний холод Предъявил свои права. К Муравью Кузнечик скачет, Плачет, просит пособить: — Посоветуй мне, земляче, Как тут зиму перебыть? Слышишь: ветер завывает, Видишь: снег лежит везде… Дядя, сжалься, умоляю, Не оставь меня в беде! — Головой в ответ качая, Так сказал ему земляк: — Тем, кто лодыря гоняет, Не поможешь, брат, никак. Как же не гонять по свету, Когда все вокруг цветет? Ведь на то у нас и лето, Знаешь сам: душа поет. Поневоле тут заскачешь — Ведь на то простор степей. — То ты скачешь, то ты плачешь, — Отвечает Муравей. — Такова твоя удача: Божье лето проскакал, А теперь танцуй, казаче, На морозе гопака!

₁₈₉₀

НЕ ПЛАЧЬ, ПОЭТ!

Не плачь, поэт! Пускай порой и горько будет Рыданьем не тревожь своим; Плаксивых слов теперь не уважают люди, Чужое горе — чуждо им. Куда приятней жить, когда кругом смеются, Беды и так уж полой рот; И через золото, толкуют, слезы льются — Не добавляй своих забот! Не плачь, поэт! В тиши, наедине с собою, Встречай безмолвно свой конец. «Он, — скажут, — никому не докучал слезою, Ему хвала, ему венец!»

₁₈₉₀

В СТЕПИ

Судьбой заброшенный в наш город суетливый Добра и зла вертеп, раскрашенный пестро, Я все-таки в душе люблю луга и нивы, Родную степь, и речек серебро. Там светлая заря мне радостно сияла, Летала на коне там молодость моя; О счастье, о любви надежда мне шептала, — И этим шепотам внимал и верил я. Степная ширь кругом, как море, голубела, И роща пышная кивала мне листвой; Кто насадил ее, мне мало было дела — Но это был наш тихий рай земной. Была там пасека, стоял шалашик скромный, И пасечник-старик свой век в нем доживал; Любил я навещать его приют укромный: Там отдыхал душой, тревоги забывал. И жарким днем, и ввечеру, бывало, На таганке кипит невзрачный котелок, И, глядя ласково, в кулеш подсыпав сала, О давнем, о былом толкует старичок. Вся молодежь порой к нему сходилась наша, И допоздна не молк звук песен молодых; Садились ужинать — и старикова каша Была вкуснее нам всех лакомств дорогих… Но верно говорят: не будет лета дважды… Пришла беда — и смутный час настал! Тряхнул мошной делец какой-то важный, Безжалостно топор вдруг застучал, — Все уничтожила под корень воля злая! И горько, горько видеть это мне, Душа болит… Лишь воронье летает, Да дятел иногда стучит в прогнившем пне. Где пасека была — все мурава покрыла, И не дымится там наш милый таганок; В густой траве схоронена могила, В могиле спит забытый старичок. А было ведь не так: уж раннею весною Слетались соловьи звенеть в тени ракит… Березка бедная осталась сиротою, Над одинокою могилою стоит. Изгорбилась она, и ветви долу гнутся, А в головах — поросший мохом крест… Настанет ночь — с березы слезы льются, И ветерок чуть шелестит окрест… О, сколько их — могил, где доля спит казачья! Но где они? Жизнь не вернуть назад. Никто, никто над ними не заплачет: И плакать некому, и плакать не велят…

₁₈₉₃

* * *

Скакал гарбуз по долинам, Искал свой род гарбузиный. С огорода покатился — В Чернигове очутился. Нашлись огурцы и дыни, Гарбузята, гарбузыни… Будьте живы и здоровы, Все родичи гарбузовы!

_{1893 (?)}

ЯСЛИ

Жил на селе казак Кирило Яловец. Богато жил, счастливо: Имел при доме садик и хлевец, И огород, и ниву. А главное — была ему дана Разумная жена. Ведь без нее казак — что блин без масла, Ни швец, ни жнец и ни в дуду игрец… Затеял мой Кирило Яловец Плести посреди хаты ясли. На что, на что — на это был горазд. Лозу отборную припас, Старается, плетет — лозиночку к лозинке, Как будто мастерит не ясли, а корзинку: Там выплетет мережку, там узор. Уж ясли заняли полхаты. Такие ясли, что куда там! Но как их вынести во двор? Такой вопрос Кирила не заботит, Кирило весь в работе, Не ждет, что попадет впросак. Возможно, он бы и подумал, Что ясли в дверь не протолкать ему, мол, Да был он думать не мастак. Зовет жену Кирило. Пусть посмотрит. — Что, ясли хороши? Не так ли, Мотря? А Мотря: — Так-то так, Да вот из хаты как? — Смеется Яловец: — Найдем дорогу! Покличем кума на подмогу. — А Мотря: — Нужен тут не кум, А ум. Зови ты кума или свата — Как ясли вынести? Подумай сам… — Подумал Яловец. В затылке почесал. И ясли разобрал — не разбирать же хату! Не делай так, как делал Яловец. Сообрази вначале, мастер, Какой предвидится конец, Чтоб дважды не плести одни и те же ясли.

* * *

Как будто басня врет порядком, Однако режет правду-матку, Того клеймя, над тем труня… Читайте, помните меня.

₁₈₉₅

СТЕПАН РУДАНСКИЙ (1834–1873)

* * *

Повей, ветер, в край родимый, Где расстался я с любимой, Где оставил черны очи… Повей, ветер, с полуночи! На родимой Украине Хатка белая в долине; А в той хатке — там отрада, Там отрада — моя лада… Повей, ветер, прежде солнца, Прежде солнца, у оконца: У оконца спит на воле, Спит на воле моя доля. Повей, ветер, с лаской прежней, Над румяной щечкой нежной; Над той щечкой наклонися, Спит ли милая — вглядися. Если спит, не пробудилась, Ты напомни, с кем любилась, С кем любилась, целовалась, В любви вечной признавалась. Если сердце встрепенется, Если милая проснется И в тоске вздохнет сильнее, — Возвращайся поскорее! А уж если позабыла И другого полюбила, То развейся по долине, По родимой Украине. Ветер веет, ветер веет, Сердце тужит, сердце млеет, Ветер веет, повевает — А назад не прилетает.

₁₈₅₆

ДЯДЮШКЕ ПРОХОРУ,КУЗНЕЦУ

(Отрывок)

Не знаешь ты горя, Не ведаешь вздохов, Счастливец ты, право, Наш дядюшка Прохор! Железо пудами Большими считаешь, Сидишь у оконца, Все думку гадаешь. Все думаешь думку, В заботе немалой: Как выковать людям Брусок небывалый? И вмиг твои хлопцы Угля насыпают, Большими мехами Огонь раздувают. Горит черный уголь, Пылает не быстро, Железо калится, Рассыпало искры. Железо взбелело — Клещами подцепишь, На сталь наковальни Кидаешь и клеплешь! Готова работа, И нечего охать… Счастливец ты, право, Наш дядюшка Прохор!

1857

СЛАВНО ТОРГОВАЛОСЬ

В Киеве или в Полтаве, Может, и в столице, Меж торговыми рядами Шел чумак с мазницей. В лавках серебро и злато, Глазу больно даже, А он спрашивает: «Нет ли Дегтю на продажу?» Со смеху сидельцы-дурни Так и помирают! А чумак еще богаче Лавку выбирает. В самой пышной лавке двое Купчиков сидело. И туда чумак заходит С мазницею смело, Говорит степенно: «Люди Добрые, здорово!» А затем уже про деготь Спрашивает снова. «Нету дегтя! — закричали Шельмы и смеются: — В нашей лавке только дурни Одни продаются!» А чумак им: «Чтоб не сглазить, Славно торговалось, Если вас, таких пригожих, Только два осталось!»