Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов

Гильем IX

ДОБРОЕ, СТАРОЕ ВРЕМЯ

Вершина знаний, мысли цвет,— таким был университет. А нынче, волею судеб, он превращается в вертеп. Гуляют, бражничают, жрут, книг сроду в руки не берут, для шалопая-школяра ученье — вроде бы игра. В былые дни такой пострел всю жизнь над книжками потел, и обучался он — учти — до девяноста лет почти. Ну, а теперь — за десять лет кончают университет и в жизнь выходят потому, не научившись ничему! При этом наглости у них хватает поучать других. Нет! Прочь гоните от дверей таких слепых поводырей. Неоперившихся птенцов пускают наставлять юнцов! Барашек, мантию надев, решил, что он ученый лев! Смотри: сидят, упившись в дым, Григорий и Иероним и, сотрясая небеса, друг друга рвут за волоса. Ужель блаженный Августин погряз в гнуснейшей из трясин? Неужто мудрость всех веков свелась к распутству кабаков?! Мария с Марфой, это вы ль? Что с вами, Лия и Рахиль? Как смеет гнилозубый хлюст касаться

чистых ваших уст?! О добродетельный Катон! Ты — даже ты! — попал в притон и предназначен тешнть слух пропойц, картежников и шлюх. То гордый дух былых времен распят, осмеян, искажен. Здесь бредни мудростью слывут, а мудрость глупостью зовут! С каких же, объясните, пор ученье — блажь, прилежность — вздор? Но если названное — тлен, что вы предложите взамен?! Эх, молодые господа, побойтесь Страшного суда! Прощенья станете просить — да кто захочет вас простить?!

КАБАЦКОЕ ЖИТЬЕ

Хорошо сидеть в трактире. А во всем остатнем мире — скука, злоба и нужда. Нам такая жизнь чужда. Задают вопрос иные: «Чем вам нравятся пивные?» Что ж! О пользе кабаков расскажу без дураков. Собрались в трактире гости. Этот пьет, тот — жарит в кости. Этот — глянь — продулся в пух, у того — кошель разбух. Все зависит от удачи! Как же может быть иначе?! Потому что нет средь нас лихоимцев и пролаз. Ах, ни капельки, поверьте, нам не выпить после смерти, и звучит наш первый тост: «Эй! Хватай-ка жизнь за хвост!..» Тост второй: «На этом свете все народы — божьи дети. Кто живет, тот должен жить, крепко с братьями дружить. Бахус учит неизменно: «Пьяным — море но колено!» И звучит в кабацком хоре третий тост: «За тех, кто в море!» Раздается тост четвертый: «Постных трезвенников—к черту!» Раздается пятый клич: «Честных пьяниц возвеличь!» Клич шестой: «За тех, кто зелье предпочел сиденью в келье и сбежал от упырей из святых монастырей!» «Слава добрым пивоварам, раздающим пиво даром!» — всею дружною семьей мы горланим тост седьмой. Пьет народ мужской и женский, городской и деревенский, пьют глупцы и мудрецы, пьют транжиры и скупцы, пьют скопцы, и пьют гуляки, миротворцы и вояки, бедняки и богачи, пациенты и врачи. Пьют бродяги, пьют вельможи, люди всех оттенков кожи, слуги пьют п господа, села пьют и города. Пьет безусый, пьет усатый, лысый пьет и волосатый, пьет студент, и пьет декан, карлик пьет и великан! Пьют монахиня и шлюха, пьет столетняя старуха, пьет столетний старый дед,— словом, пьет весь белый свет! Всё пропьем мы без остатка. Горек хмель, а пьется сладко. Сладко горькое питье! Горько постное житье...

СПОР МЕЖДУ ВАКХОМ И ПИВОМ

Чтоб потешить вас, братцы, беседою, я вам байку смешную поведаю: Вакх и пиво однажды повздорили и нещадно друг друга позорили. В жарком споре случается всякое... Диспут мог бы окончиться дракою, ибо Вакх выдвигал обвинения, как всегда находясь в опьянении. «Ты,— кричал он, махая ручищами,— до небес превозносишься нищими! Я ж, являясь богов украшением, подвергаюсь порой поношениям. Можно ль мерить нас общею мерою? Говорят: рождено ты Церерою. Нет! При всей своей мнимой безвредности, эта ложь — порождение бедности. Нищетой рождено в беззаконии, ты — утеха для нищей Саксонии, ты, как шлюха, сошлось с голодранцами, будь то швабами или фламандцами. Пьют бродяги тебя и отшельники, школяры и монахи-бездельники, воры пьют со своими подружками, громыхая огромными кружками. Всех ты, подлое пиво, бесстыжее, опоило проклятою жижею, так что даже особы священные соблазнялись порой твоей пеною! Да, ты брызжешь, ты плещешь, ты пенишься и, возможно, поэтому ценишься. Но, хоть славы вовсю домогаешься, понапрасну со мною тягаешься! Вакх — бессмертной природы творение — возвращает незрячему зрение, и способно творение богово сделать юношей старца убогого! Вакх с любою кручиной справляется: безнадежно больной поправляется, холостяк стать супругом готовится, а скалдырник транжиром становится. Разливая вино виноградное, Вакх приходит к вам с вестью отрадною, и, отведав напиток, резонно вьт повторяете строки Назоновы: «Душу нам греет вино, ее открывая веселью...» Вакх освоил науки премногие — от грамматики до астрологии, от черчения до элоквенции, вплоть до тонкостей юриспруденции. Упоительна мудрая речь его! С глупым пивом равнять его нечего, потому что для доброго гения оскорбительны эти сравнения! Эх ты, горькое пиво кабацкое! Ну-ка спрячь свое рыло дурацкое! Убирайся назад в свою бочечку и сиди там хоть целую ночечку!..» ...Пусть же славится Вакха всесилие! Благовонный, как роза и лилия, от души тебя крепко целуем мы, и тебе воспоем «Аллилуйю» мы!

* * *

Ах, куда вы скрылись, где вы, добродетельные девы? Или вы давным-давно скопом канули на дно?! Может, вы держались стойко, но всесветная попойка, наших дней распутный дух превратил вас в грязных шлюх?! Все предпринятые меры против происков Венеры, насаждающей чуму, не приводят ни к чему. От соблазнов сих плачевных застрахован только евнух, все же прочие — увы — крайней плотью не мертвы. Я и сам погряз в соблазнах и от девок безобразных оторваться не могу. Но об этом — ни гугу!..

ОТПОВЕДЬ КЛЕВЕТНИКАМ

Хуже всякого разврата — оболгать родного брата. Бог! Лиши клеветников их поганых языков. Злобно

жалят, словно осы, их наветы и доносы, ранит грудь, как острый нож, омерзительная ложь. Про меня — о, я несчастный! — распустили слух ужасный, будто я неверен той, что сверкает чистотой! Как могу я быть неверен той, с которой я намерен, в единенье двух сердец, встать хоть нынче под венец?! Сей поклеп невероятен! На душе моей нет пятен! Я Юпитером клянусь, что немедленно женюсь! Никогда — ни сном, ни духом,— вопреки коварным слухам, мой чистейший идеал, я тебе не изменял! Я клянусь землей и небом, Артемидою и Фебом, всей девяткой дружных муз, что незыблем наш союз. Я клянусь стрелой и луком: пусть любым подвергнусь мукам, пусть в геенну попаду — от тебя я не уйду! В чем секрет столь жгучей страсти? В чем причина сей напасти? Очевидно, в том, что ты воплощенье красоты. С чем сравнить тебя я вправе? Ты алмаз в златой оправе. Твои плечики и грудь могут мир перевернуть. Ты — редчайший самородок! Носик, губки, подбородок, шейка дивной белизны для лобзаний созданы. Нет! Покуда мир не рухнет или солнце не потухнет, изменять тебе — ни-ни! Ты сама не измени!

РАЗДОР МЕЖДУ ЧТЕНИЕМ КНИГ И ЛЮБОВЬЮ

Преуспев в учении, я, посредством книг, в беспрестанном чтении мудрости достиг. Но, сие учение в муках одолев, я познал влечение к ласкам жарких дев. И, забросив чтение, тешу плоть свою: нынче предпочтение девам отдаю. Да... И тем не менее (хоть в любви везет) тайный червь сомнения сердце мне грызет. Что мне — по течению безрассудно плыть иль, вернувшись к чтению, гением прослыть? Ну, а развлечения бросив целиком, можно стать из гения круглым дураком! «Только через чтение к счастью путь лежит!» — в крайнем огорчении разум мой брюзжит. «Быть рабом учения глупо чересчур»,— не без огорчения шепчет мне Амур. «Слышишь! Прочь смущение! Розы жизни рви! Радость ощущения — в воле и в любви...» В дивном озарении начертал господь, чтоб сошлись в борении разум, дух и плоть.

Хозяин и слуга. Миниатюра из сборника проповедей Реймсского собора. XI век

* * *

Я с тобой, ты со мной жизнью станем жить одной. Заперта в моем ты сердце, потерял я ключ от дверцы, так что помни: хошь не хошь, а на волю не уйдешь!

* * *

В утренней рани почудилось мне: сторож запел на зубчатой стене... Слышишь, дружок? Утро уже протрубило в рожок — та-ра-ра-ра! Значит, пришла расставанья пора, милый ты мой! Ночь от недобрых, завистливых глаз, словно сообщница, прятала пас, кутала тьмой. Горькие слезы застлали мой взор. Хмурое утро крадется, как вор, ночи вослед. Проклято будь наступление дня! Время уводит тебя и меня в серый рассвет.

* * *

Вновь облетела липа, и лес осенний гол, но милый не вернулся, но милый не пришел. Смолк в рощах голос птичий, мир холодом сражен. Мой милый стал добычей неверных чьих-то жен. Он с ними шутки шутит, мне жизнь, что ночь, черна. Он с ними спит и кутит, а я ему верна. Они его морочат! О, глупенький птенец! Чего же он не хочет вернуться наконец? Горька моя утрата, не счесть моих скорбей. Промчались без возврата дни юности моей.

ПЛАЧ ПО ПОВОДУ БЕГСТВА ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

Шумит веселый Maй. А я, как Менелай, покинутый Еленой, один во всей вселенной, реву, судьбу кляня: сбежала от меня моя подружка Флора. Не вынесу позора! Едва настала ночь, ты упорхнула прочь! А мы ведь так хотели понежиться в постели! Что делать? Не пойму. Она ушла. К кому? Неужто дал ей пфенниг какой-нибудь мошенник? Я весь в слезах — смотри Глаза мои утри! Ужель ты так развратна, что не придешь обратно?! Твой бедный голубок, кляня жестокий рок, стал выжатым, как губка от твоего поступка! Я высох, я зачах, темно в моих очах; тоски не одолею и скоро околею. Молю тебя: приди! Прижмись к моей груди! Когда мы будем вместе, забуду я о мести! Я по свету брожу, стенаю и дрожу, ищу, ищу лекарства от женского коварства! Нет! Не желаю впредь на девушек смотреть. Ах, мне ничто не мило, коль ты мне изменила. Я обошел весь свет, тебя ж все нет и нет. Ужель не отзовешься? Я плачу — ты смеешься.

ЛЮБОВЬ К ФИЛОЛОГИИ

О возлюбленной моей день и ночь мечтаю,— всем красавицам ее я предпочитаю. Лишь о ней одной пишу, лишь о ней читаю. Никогда рассудок мой с ней не расстается; окрыленный ею дух к небесам взовьется. Филологией моя милая зовется. Я взираю на нее восхищенным взором. Грамматическим мы с ней заняты разбором. И меж нами никогда места нет раздорам. Смог я мудрости веков с нею причаститься. Дорога мне у нее каждая вещица: суффикс, префикс ли, падеж, флексия, частица. Молвит юноша: «Люблю!» — полон умиленья. А для нас «любить» — глагол первого спряженья. Ну, а эти «я» и «ты» — два местоименья. Можно песни сочинять о прекрасной даме, можно прозой говорить или же стихами, но при этом надо быть в дружбе с падежами!