Погонщик волов
Шрифт:
«И падали локонами, из которых каждый был похож на золотой штопор, до самых плеч».
А еще надо попросить Мину, кухарку, чтоб показала ему штопор.
— Да-да-да, пом-пом-пом-пох, — вдруг говорит Элизабет.
Фрейлейн резко оборачивается. Лопе чувствует, как лицо его заливает краска. Он грубо хватает девочку и хочет убежать. Но фрейлейн уже близится к нему быстрыми шагами. Одна из ее перчаток падает на землю. От Фердинанда Лопе знает, что оброненную перчатку следует поднять. Фердинанд называет это «проявить галантность». И Лопе поднимает перчатку. У фрейлейн губы складываются
— Ах, ты, моя маленькая, во что это ты тут играешь?
Элизабет молчит. Уголки ее рта плаксиво опускаются книзу. Лопе подает перчатку даме.
— Спасибо. Очень мило с твоей стороны. Это, наверно, твоя сестричка?
Лопе кивает и снова достает из кармана грязный носовой платок. Но барышня оказывается проворней. Она достает свой кружевной платочек, утирает малышке нос, а платок забрасывает в кусты. Потом берет пальчиками карандаш и вроде как заигрывает:
— Клю-клю-клю, сейчас клюну.
Элизабет не отзывается на шутку, она начинает реветь в голос.
— Ах, ах, а кто это у нас плачет, ай-ай?!
Пауза. Растерянность — с обеих сторон.
— Ступайте домой. Что вы здесь шляетесь?
Гункель наконец-то дал выход своему неудовольствию. Его кислая улыбочка взрывается, словно бутылка, в которой забродил уксус.
— Ну, Гункель, Гункель. — И фрейлейн снова переходит к своим розам.
— У-у-у-у! — Рев Элизабет обвинением разносится по тихому парку.
Фрейлейн возвращается.
— Тебя как звать?
— Кляйнерман.
— Как, как?
— Готлоб Кляйнерман.
— Ах, как интересно… Значит, ты и есть… — она задумчиво поднимает глаза, — значит, ты и есть сын Матильды. Матильды и… Спасибо, спасибо, очень, очень интересно!
Перед тем как уйти, она дарит Лопе прощальный взгляд.
— Спасибо тебе. Ты настоящий кавалер. Ай-ай!
Лопе спрятал руки в карманы. Конечно же, фрейлейн потому на них смотрела, что они не совсем чистые. Но вообще-то она, значит, не против, чтоб он сидел здесь и держал свой коровник. Он мог бы даже показать ей своих коров… хотя нет. Элизабет мало-помалу успокаивается. В серебристой ели заводит свою песню черный дрозд. Далеко в поле громыхает телега.
Лопе уже не раз видел милостивую фрейлейн. Один раз она выходила из комнаты Фердинанда, когда Лопе принес жареную селедку. А сегодня она его не признала.
В усадьбе Лопе сразу же попадает прямо в руки к отцу. Отец возит навоз на телеге со съемной клетью.
— Чего ты, большой дурень, с детишками связываешься? У тебя что, дел других нет? А Труда куда подевалась? Шел бы ты лучше хворост резать, чем играть с малышней, бугай эдакий!
Лопе пробегает через двор, находит Труду, отдает ей сестренку, берет на кухне нож и, насвистывая, идет вдоль улицы к верещатнику. Сквозь дыру в заборе родительского двора просовывает голову Альберт Шнайдер.
— А мы откупили футбольный мяч у спортивного клуба.
— Когда?
— Вчера. Но тебе все равно нельзя с нами играть. Можно только тем, кто скидывался. Я ж тебе сразу сказал: почему ты не хочешь войти с нами в долю?
— Подумаешь, старый мяч! Да по нему чуть поддай, он и лопнет.
— Ничего он не лопнет. А если лопнет, его Шуриг, сапожник, снова зашьет. Он нам обещал.
— А мяч опять лопнет.
— А Шуриг сказал, что он его опять зашьет.
— А он опять лопнет, и опять, и еще тыщу раз.
— А он его миллион раз опять зашьет. Съел? Просто тебя завидки берут, потому что тебя не принимают в игру. Э-э-э-э!
Лопе поднимает с земли камень и бросает его… Камень громко ударяется о деревянный забор. Голова Альберта Шнайдера исчезает. Из-за забора летит на улицу встречный камень. Этот камень шлепается в песок, поднимает облачко пыли и закатывается в соседний двор.
А Лопе уже давно и след простыл. На вересковом холме, где расположилась овчарня, он в два счета нарезает охапку березовых прутьев. Из стеблей бухарника Лопе сплетает веревку и крепко перевязывает охапку. Работа спорится. На ящериц Лопе и внимания не обращает. Они с шорохом снуют по вереску. Овчарня нынче заперта. В ней блеют овцы. Овчар Мальтен их сегодня не выгонял. Лопе решает подняться на холм. Минка, косматая овчарка, должна была ощениться. Правда, кто-то, помнится, говорил, что собаки щенятся в марте либо в апреле, но Минка — не совсем обычная собака, она может ощениться и сейчас.
— Минка, Минка, Ми-и-и-инка!
За овчарней скулит собака. Ее заперли. Лопе раздумывает над этим обстоятельством. Ясное дело — у Минки щенята. И Лопе припускает бегом.
Овчарня и жилье овчара сложены из валунов. Валуны сверкают на солнце. Словно в них вставлены крупинки золота. Дверь у Мальтена из двух половинок. Иногда Мальтен открывает только верхнюю половинку и, навалившись на нижнюю, курит свою трубку да оглядывает деревню. Верхняя часть двери — это темный четырехугольник. Похожий на рамку. Иногда в этой рамке красуется половина Мальтена. Очень похоже на портрет кайзера у них в чистой горнице. Но сегодня рамка пуста.
— Ми-и-и-инка!
Кто-то торопливо распахивает нижнюю створку двери. Оттуда появляется женская фигура. Некоторое время она стоит неподвижно, потом бредет прочь неуверенными шагами. Женщина приближается к Лопе. Возле искореженной сосны она снова останавливается, схватившись за ствол. Но тут она замечает мальчика и, пошатываясь, идет дальше.
Мальчик узнает ее. Это Стина. Она бледная, как простыня. Глаза у нее маленькие, красные, и в них блестят слезы. Стина выпрямляется и, нерешительно улыбаясь, спешит пройти мимо.
— А малыши померли? — спрашивает у нее Лопе.
— Ка… какие малыши?
— Чего она тогда воет? Он ее запер, да? А щенков побросал в воду, да?
Тут только до Стины доходит смысл вопроса. Лицо у нее заливается краской. Она кладет правую руку себе на грудь.
— Нет… не знаю, она, наверно, просто так воет. — Вымученная улыбка.
— А почему он ее тогда запер?
Стина пожимает плечами и хочет уйти. Лопе глядит на дорогу.
— Стина, да у тебя кровь идет! Ты что, порезалась?