Погонщик волов
Шрифт:
Свое белье господин конторщик отдает в стирку матери Лопе. Воскресными утрами белье медленно и задумчиво раскачивается на веревке перед входом в огород. Шелковые подштанники небесно-голубого цвета, рубашки с голубыми звездочками на манишке, носовые платки кремового цвета с большой голубой монограммой в одном углу. Да, белье благородное, ничего не скажешь! Как и положено господину главному конторщику. Липе приходит от парикмахера, и язык у него заплетается. Дети ждут привычной игры в бойню. Но отец каким-то несогласованным движением приближается к окну. Мать во дворе возится с бельем.
— Ты все еще стираешь для этого кобеля?
Молчание.
— Он небось и ботинки тебе посулил?
Молчание. Мать даже не поднимает глаз от работы.
— Кобель бледнокожий! Он
Липе захлопывает окно и поворачивается к детям:
— Когда человек работает, по-настоящему работает, он бедный не будет, и книги ему тогда без надобности. Ясно?
Дверь спальни с грохотом захлопнута. Скрипит кровать. Дети, посмеиваясь, выбегают во двор. Иногда Фердинанд сам приходит по воскресеньям за своим бельем. Выбирая то время, когда Липе уходит задать лошадям корму на ночь. А иногда он просто стучит ребром ладони по окошку. Его комнатенка приютилась на задах конторы. Крупный синий камень на кольце звякает об стекло. Фердинанд носит кольцо на мизинце левой руки. Сперва Лопе некоторое время разглядывает эту руку. Она вяло свисает вниз от запястья — как застиранный платок. Потом Лопе смекает что к чему. И шмыгает через контору в Фердинандову комнатенку. Там застоявшийся воздух пропитан сигарным дымом. Несмотря на теплую погоду, в маленькой чугунной печурке разведен огонь. Кровать ради воскресенья застлана серым шерстяным одеялом. В каждом из четырех углов одеяла — изображение большой подковы. Каждая подкова крест-накрест перечеркнута хлыстами. Это попона, а не одеяло. Длинная доска, на которой расставлены книги Фердинанда, висит над кроватью. А под этой доской, примерно в том месте, где по ночам покоится голова господина конторщика, висит маленький портрет, изображающий Кримхильду фон Рендсбург в те времена, когда она еще носила косы. За портрет засунута темная роза. Роза устало роняет на одеяло первые лепестки. У противоположной стены притулилось подобие кушетки. Каретник Бласко сделал ее специально для господина конторщика. Над кушеткой висят две скрещенные рапиры и венок из дубовых листьев. Сам Фердинанд сидит за столом и перелистывает целую кипу газет. Скатерть малость подпачкана; следы расплесканного кофе, рассыпанный пепел от сигар, мелкие чернильные кляксы испещрили ее белизну причудливыми узорами. Взгляд Лопе бродит по комнате. Он здесь не в первый раз.
Затем он без приглашения садится на диванчик. Фердинанд поставил локти на стол и опустил подбородок в ладони, его длинные, худые пальцы достают до редких волос на голове. Усталый взгляд возвращается от газеты, словно из дальней дали. В сумрачном свете он отыскивает мальчика. Две скорбные складки перерезают белое лицо Фердинанда от крыльев носа до уголков рта. Глубокие, допотопные борозды. Губы у Фердинанда яркие, как морковка, и блестящие.
— Ты не мог бы сбегать к старухе Крампе, купить мне один рольмопс?
— Мог бы. А куда ты подевал свой сушеный букет, господин конторщик?
— Знаешь, он был такой скучный, такой нудный, я его… я его сжег.
Лопе глядит на огонь в печи.
— Прямо сейчас?
— Не сказать, чтобы прямо сейчас, вообще-то сейчас, но уже некоторое время тому назад.
— Наверное, он был тебе больше не нужен. А книга сказок?
— Книга здесь. — И Фердинанд извлекает ее из-под кипы газет.
Лопе удовлетворенно кивает. В глазах у него ожидание. Фердинанд подходит к стенному шкафчику. Это обыкновенный ящик, тронутый морилкой, и висит он над чугунной печкой. Фердинанд достает из шкафчика блюдце и монетку в десять пфеннигов.
— А теперь, пожалуйста, сбегай в лавочку, ладно? Не то опоздаешь. Когда вернешься, я почитаю тебе сказку.
Деревянные башмаки Лопе грохочут по конторе. Приятно бежать, когда Фердинанд скажет «пожалуйста». Отец и мать, учитель, смотритель, управляющий говорят только так: «Ты должен!» И уже через пять минут Лопе осторожно кладет на стол серебристую рыбку. А сам снова садится на кушетку. Фердинанд достает из шкафа второе блюдечко. На него он перекладывает рольмопса, а первое, с рассолом, придвигает мальчику. Из шкафа же Фердинанд достает краюшку хлеба, и оба принимаются за еду.
— Она не ворчала? — жуя, осведомляется Фердинанд.
— Она сказала: «Вечно вы приходите за покупками на ночь глядя. Неужто пораньше не могли?»
— А ты что?
— Ничего.
Павлин издает свой вечерний клич. Лошадь ржет. Из замковой кухни доносится звяканье тарелок и девичье хихиканье. Фердинанд открывает окно.
— Сегодня, кажется, хорошая погода, — говорит он.
— А ты что, так и не выходил?
— Нет, мне было некогда. То есть, выходить-то я выходил, но больше сидел дома… Да, что я еще хотел сказать? Ты не мог бы принести мне белье от матери, пока мы не начали читать?
Лопе вскакивает. Он уже у дверей.
— Скажи матери, что деньги за стирку я принесу сам, завтра, ну, может, не завтра, а во вторник…
Лопе возвращается со стопкой сложенного белья.
— Господин конторщик, сегодня ты должен, пожалуйста, если хочешь сам, хотите… читать поскорей, а то мне домой скоро… мать велела.
— Ладно, ладно, только знаешь что? Мы лучше дочитаем сказку до половины, можно… ну да, можно читать и быстрей, но тогда будет совсем не то удовольствие.
Фердинанд раскуривает сигару. Лопе молчит и вытирает о штаны свои вечно грязные ладошки, а длинные пальцы Фердинанда тем временем листают страницы книги. Он покашливает. Толстое синее кольцо сигарного дыма поднимается в духоту комнаты и расплывается перед открытым окном.
— «Жил однажды король, и была у него дочь, прекрасная, как росистое утро. Голос у нее был словно пение дрозда, губы сверкали, словно райские яблочки. Зубы были белые, словно лепестки маргариток, волосы блестели, словно колосья летом, и падали локонами, из которых каждый был похож на золотой штопор, до самых плеч…»
— Господин конторщик, а что такое штопор?
— Штопор — это такой инструмент. Богатые люди штопором открывают бутылки с вином. Это такой кусок железа, он свернут спиралью, и еще у него деревянная ручка. Штопором не обязательно открывать бутылки с вином, можно и бутылки с ликером, бутылки с шампанским и вообще любые бутылки.
Лопе не знает, что представляют собой бутылки с ликером или с шампанским, но дальше спрашивать он не хочет, ему важней сказка.
— «А еще жил-был сын мельника. Он спал на мельнице вместе с мышами. Лицо у него было серое от муки, словно пыльные листья кислицы на обочине дороги, а зубы были большие и желтые, словно у лошади. Когда он надевал свой колпак, от его волос поднималась пыль. Так пылит в июне цветущая рожь. Голос у него был грубый, как ржаная мука грубого помола. Пальцы были твердые и скрюченные, словно зубья железных грабель. И вот в один прекрасный день принцесса подъехала к мельнице на своем арабском скакуне с золотой уздечкой. И своим певучим голосом что-то крикнула в люк, куда спускали мешки с зерном. Но мельница так грохотала, что мельник ничего не разобрал. Тогда он придержал постав, снял колпак с головы и трижды поклонился до земли…»
— Он что, был такой длинный?
— Вовсе нет. Да он и не достал до самой земли, он достал только до пола.
— А-а, вот оно что…
— «Тут принцесса засмеялась, и всякий раз, как она открывала рот, алый, будто райское яблочко, оттуда выпрыгивал золотой слиток. И со звоном падал на старый жернов. А у мельникова сына, что глядел на все это, глаза стали большие, как дятловы дыры в сосновой коре. И он спросил, чего угодно принцессе. А принцесса тут прощебетала: „Спустись вниз и поиграй со мной“. И помахала золотым хлыстиком. Сын мельника испугался. И так побледнел, что мучная пыль у него на лице показалась черной, словно печная сажа. Потом он сразу смутился и покраснел. И щеки у него сквозь мучную пыль запылали багрянцем, словно летний закат. Но тут у принцессы лопнуло терпение. Она соскочила на землю и взбежала по шаткой лесенке наверх. „Раз ты не захотел спуститься ко мне, я поднялась к тебе сама“. И раззолоченным сапожком досадливо пнула мешок с мукой. А сын мельника так и прирос к месту, словно пень. „Покажи мне мельницу“, — потребовала принцесса и схватила его за руку. Он вырвал свою руку, хорошенько вытер ее о штаны и смущенно протянул принцессе…»