Погонщик волов
Шрифт:
— Лопе! Ло-о-опе!
— Мать зовет. Мне надо идти, господин конторщик.
— Ну что ж, дитя, ступай. И спасибо тебе за труды.
Уже в дверях Лопе еще раз оглядывается.
— А золото из-под мельницы он потом собрал или нет?
— Может, и не собрал. Впрочем, это мы еще узнаем.
Когда Лопе подходит в кухне к окну, он может заглянуть к Блемскам. И обменяться знаками с Фрицем Блемской. Фриц на два, а Марта Блемска на год старше Лопе. Как-то раз Лопе принял решение делать все очень быстро, в том числе и домашние уроки. Он хотел догнать Фрица,
Дом Блемсков до самой крыши сложен из больших камней. Если Лопе у кухонного окна слишком долго ждет знаков от Фрица, камни под его взглядом оживают. Один, самый зазубренный, зовется у него «чертовой головой». Когда Лопе долго на него таращится, «чертова голова» начинает шевелить ушами.
Дядя Блемска разъезжает на паре самых маленьких лошадок во всем имении. «Куклятки мои», — так он их называет. И лошади у него блестят, словно пасхальные яички, натертые свиными шкварками. В имении до сих пор ходят слухи, будто Блемска один раз повздорил с его милостью. Они вдвоем были в поле, и у них с глазу на глаз завязалась перепалка, а Венскат, лейб-кучер Венскат, ждал с каретой возле заказника. И все как есть слышал.
— Вы глупы, как настоящий лошадиный шофер, — вроде бы сказал милостивый господин не так деликатно и спокойно, как всегда.
А Блемска на это отвечал:
— Чтобы научить уму-разуму вашу половину, у меня ума хватило бы.
— Вы имеете в виду милостивую госпожу? — поспешно спросил милостивый господин.
— Милостивая она или не милостивая — это дело десятое. Но я имею в виду именно ее.
Венскат якобы слышал также, как немного погодя его милость сказал:
— Ну, уж как вы там хотите, Блемска, но вам было бы совсем неплохо стать у меня лейб-кучером.
— Этого мне только не хватало. Чтобы бедный Венскат помер с горя? Да и язык у меня не приспособлен задницы лизать.
Тут Блемска снова повысил голос. Но его милость очень рассердился и пешком ушел в замок. А Венскат ехал следом с пустой каретой.
С тех самых пор лейб-кучер Венскат не знает толком, какое у него положение. Он же пустил слух, что с того самого дня Блемска получает на полторы марки больше. То ли он правду говорит, то ли врет. С уверенностью можно сказать, — Венскат предпочел бы, чтобы Блемска убрался из имения, и чем скорей, тем лучше.
Лопе не боится Блемски, как боятся его другие мальчишки в имении.
— Эх ты, бедолага, — говорит Блемска порой.
А когда Лопе заходит к ним, Блемска поднимает его к низкому потолку и спрашивает:
— Ну, как дела-делишки, подзаборник ты эдакий?
Подзаборником он его, верно, прозвал потому, что Лопе любит резать прутья для веников под забором. У дяди Блемски тоже есть несколько книжек. Но только в них нет сказок, как у господина конторщика. По воскресным утрам Блемска любит почитать свои книжки.
— Ей-же-ей, больше толку, чем шляться в церковь.
А у тетки Блемски в верхней губе трещина. И губа похожа на расколотое полено. Тетя Блемска почти всегда грустная и, когда разговаривает, шипит через треснувшую губу. Ее сухое тело держится на тощих ногах. Порой, когда отец бывает у парикмахера, дядя Блемска наведывается к Кляйнерманам. Он сидит тогда на кухне и разговаривает с матерью про тяжелые времена.
— Ты, Матильда, небось и думать не думала, что останешься ни при чем? — спрашивает иногда дядя Блемска. Бывает, отец вернется от парикмахера во хмелю, а дядя Блемска все еще сидит у них на кухне. Тогда Лопе может не опасаться разговоров о бойне. Тогда отец прямиком топает в спальню, разговаривает там с самим собой либо поет.
— Это потому, что он побаивается Блемски, — объясняет мать.
В самой сердцевине парка, неподалеку от розария, между кустами сирени и снежноягодника стоит скамья. Редко кто из господ забирается в такую даль. Поэтому скамья безраздельно принадлежит Лопе. Под скамейкой, в сочном перегное, у Лопе разместился коровник. Отбитые ручки от фаянсовых кувшинов и фарфоровых чашек — это его коровы. Есть у него белые коровы в синюю крапинку, а есть и с позолоченной спинкой. Золотоспинные очень плохо доятся. Это господские коровы. Они поставляют молоко для замковой кухни.
— Стой, милая, стой, — говорит Лопе ласково и пытается изобразить шипение струек в подойнике: шурх, шурх.
Элизабет, младшая сестренка, сидит на скамье. Она держит в руке ветку снежноягодника и приговаривает:
— Да-да-да-аюх! Да-да-пиох! — Потом она шумно затягивает сопли в нос.
Когда Лопе порой отрывается от игры, он видит ее страдания и говорит ласково — как разговаривает со своими коровами:
— Иди сюда, сопливка, иди, мой поросеночек!
И вытирает ей нос грязным носовым платком. Потом он снова наклоняется под скамейку, к своим коровам.
— В чем дело? У буренки течет только из трех сосков.
Обрывки голосов разлетаются по кустам:
— Чайные розы… высокоствольные… обильное цветение…
Из мрака под скамейкой Лопе, как барсук, выглядывает на свет божий. Он узнал голос милостивой фрейлейн. Она шествует между розовыми кустами в сопровождении садовника Гункеля. Гункель держит в правой руке карандаш и время от времени делает какие-то записи в маленькой книжице. С правой руки он снял белую перчатку. Лопе чинно усаживается на скамью. Он следит за движениями милостивой фрейлейн и за гримасами Гункеля. Сидеть здесь ему не положено, будь он один, он бы давно уже юркнул в кусты. Но с ним Элизабет. Ее не бросишь.
Фрейлейн плывет по газону — как белый флаг при слабом ветре. Порой она останавливается возле одной, порой — возле другой рабатки. Она называет сорт розы. Садовник Гункель кивает и давит мозолистыми пальцами травяную тлю.
— Ах, Гункель, если бы я только знала, куда следует обратиться за плутоновыми розами. Для нас бы это означало шаг вперед. Я даже во сне вижу черные розы.
Садовник Гункель молчит и давит зеленого паучка. Неравная пара подошла поближе. Лопе видит зеленые травяные следы на белых башмачках фрейлейн. По правде сказать, он еще до сих пор не видывал белой ваксы. Он попросит Стину, горничную, чтоб она ему показала. Милостивая фрейлейн торопливо листает какую-то книгу. Ногти ее блестят, как тяжелые капли росы. Лопе глядит на ее волосы. Волосы потоком льются из-под белой широкополой шляпы.