Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»
Шрифт:
Зиновий Лыков пытался забрать сапоги – ведь наши, советские, с погибшего сняты! Но Будько запретил:
– Не доводи людей. Разойдемся миром.
Едва ушли из хутора, там началась свара, делили пачку червонцев. Громче всех кричали женщины, вырывая друг у друга банкноты. Посмеялись, но вскоре стало не до смеха.
Когда отошли километра на два, хлопнули выстрелы. Азартно палили из-за деревьев, особенно не целясь, но патронов не жалели. Ахнул, схватившись за ногу выше колена, молодой красноармеец. Рана хоть и вскользь, но кровь мгновенно пропитала штанину.
Грицевич что-то выцелил в лесу и три раза выстрелил. Напугал или попал – непонятно, но стрельба прекратилась. А Лыков, получивший как покалеченный стакан самогона (молодой красноармеец отказался), бурчал:
– Надо было сапоги забрать. Паскуды, а не люди.
Старшине надоело его слушать.
– Они на своей земле, а мы сюда за тысячу верст приперлись. Помолчи лучше.
– Значит, мы их напрасно от буржуазии освобождали? Ты мне ответь, старшина!
– Закрой поддувало, – оборвал его Мальцев. – Иди вперед, наблюдай за дорогой.
Варили в ведрах и котлах суп из двух мосластых овец, добавляя для навара накрошенное сало, молодые грибы. Раненые получили по половине кружки самогона, остальное забрала для дезинфекции ран начальник санчасти Руденко.
По ее приказу санитары из сельских ребят собирали листья чистотела, молодую крапиву, подорожник, еще какие-то травы, хоть как-то способные помочь раненым.
Закончился йод. Бинты стирали и перестирывали, собрав все имевшиеся у бойцов мыло. Раненые оставались главной проблемой. Умирали, несмотря на удачно сделанные операции: обострялись абсцессы в простреленных легких, возникала гангрена, и приходилось без наркоза пилить кости.
Пришел на перевязку Зиновий Лыков. Культи пальцев и глубокая рана заживали на удивление быстро.
– Чем от тебя так пахнет? – поморщилась медсестра Ольга Голубева. – Застудился?
Старший сержант помялся и рассказал, что раза три в день промывает рану мочой. Снова сделал комплимент, но хорошенькая медсестра отвернула нос. Зиновий Лыков казался ей по-деревенски неотесанным.
Федор Кондратьев, которого подталкивал Журавлев, почистился, побрился и пришел наконец к капитану Руденко. Не просто так, вручил начатый флакон «шипра».
– Подарок, что ли? – блеснула глазами Наталья Викторовна.
– Подарок… то бишь нет. Раненым для обеззараживания.
– Вон что… а я думала.
– Возьмите себе, если нравится, – простодушно предложил Кондратьев.
Волевой, смелый мужик, не побоявшийся кинуться на танк с самодельной миной, Федор терялся перед женщиной, которая нравилась ему и которая была сама неравнодушна к долговязому капитану. Немного поспорив, одеколон отдали в аптечку для раненых, а Руденко пригласила вечером капитана на чай.
Это был день отдыха. Измученным застуженным людям со сбитыми ногами дали наконец возможность поспать, помыться, починить обувь. Половина из оставшихся в строю имели легкие ранения, ушибы, контузии.
В тот день впервые услышали отдаленный звук орудийных залпов и гул танковых моторов. Наши наступают! Неужели началось? Сгоряча Зимин хотел отдать приказ о выходе, но понял, что людям надо хоть немного оклематься после долгого изнурительного марша. Перенесли выход на следующее утро.
А Кондратьев сходил на чай. Посидел рядом с Натальей Викторовной, поговорили о жизни, ловили взгляды друг друга, а затем военврач Руденко пошла проводить капитана.
– Ну, все, – сказала она, внезапно остановившись лицом к лицу с Федором. – Мне в санчасть пора.
С минуту молчали.
– До завтра, – с усилием выдавил Кондратьев.
– Ты очень торопишься?
– Вообще-то нет. Посты расставлены, сержанты у меня опытные.
– Забудем про сержантов. Ладно?
Она прижала палец к его губам, и минуты две они жадно целовались. Не заметив как, оба опустились на траву.
– Господи, она такая мокрая и холодная, – пожаловалась Наталья и засмеялась над собственной кокетливостью.
– Я плащ-палатку постелю, – предложил Кондратьев.
– Догадался. А то я за шинелью собиралась сходить, если кавалер такой недогадливый.
В глазах ее играли веселые искры. Федор пытался сказать что-то ласковое, что Наталья ему очень нравится, но женщина, прижавшись всем телом, целовала его в губы, щеки. Любые слова были бы сейчас лишними.
Глава 8
Путь на восток
На рассвете, когда полк (скорее, батальон) двинулся в путь, грохот орудий стал слышен отчетливо.
В районе Дубно, Луцка и Берестечко, что примерно в ста километрах северо-восточнее Львова, 26 – 30 июня развернулось мощное танковое сражение. На участке шириной шестьдесят километров столкнулись в бою почти две тысячи танков, причем преимущество было на стороне Красной Армии.
В шеститомнике Великой Отечественной войны, изданной во времена Хрущева, эта самая крупная битва начала войны описана странно.
Реальное развитие событий старательно заменили пустыми, ничего не значащими фразами о героизме, самоотверженности, упорных боях, и слова эти будут повторяться из тома в том. Чем-то надо заполнить тысячи страниц искаженной до неузнаваемости истории. Не правдой же? Легче до бесконечности приводить эпизоды сказочных подвигов наших бойцов, расписывать полководческие таланты увешанных орденами генералов, разбегавшихся как мыши под вражескими ударами. Причем бежали они впереди, а не позади своих войск. Так легче спасти свои бесценные, очень нужные стране жизни.
Подводя итоги этого жестокого побоища, современные военные историки, не скованные до такой степени цензурой, а особенно партийной идеологией, дали через много лет ясную, хоть и горькую для нас оценку тех событий.
В то время, когда капитан Зимин выводил с боями из окружения остатки стрелковых батальонов и пограничных застав, командиры наших механизированных корпусов и танковых дивизий (все в генеральских званиях!), не проявляя особой решительности, вводили по частям, разрозненно, без связи друг с другом свои силы.