Похищение Европы
Шрифт:
— А у нас это очень популярно. И ругать их здесь — ни-ни.
— Я знаю. И все-таки мне это кажется глупостью. Существуют, в конце концов, анатомические различия между мужчиной и женщиной — значит, Господь для чего-то создал их разными. Очевидно, перед ними ставились разные цели, и это мне вполне понятно. Что непонятно — это маниакальная тяга к равенству, как будто все можно со всем уравнять.
Официант принес большого размера блюда, на которых в обрамлении ярко-зеленых листьев лежали крабы.
— Вот это салат! — восхитилась Настя, надламывая ножом панцирь краба. Под панцирем показалось белое нежное мясо. — И как красиво,
— Красиво. Хочешь граппы?
Настя кивнула, и я налил ей граппы в маленькую с сужающимися кверху краями рюмку. Она отпила.
— С колода действительно приятно. Напоминает русскую самодельную водку.
Она сделала еще один глоток.
— Prego [4] , — сказал итальянец.
За окном пошел снег, и улица, приготовившаяся было к сумеркам, стала светлее. Машины проезжали с включенными дворниками, расчищавшими ветровые стекла. Прохожие снег не смахивали, а несли его без всякого выражения на плечах и шляпах. В сочетании с горящими перед нами свечами это было очень красиво. Меня охватило какое-то особое, рождественское, настроение, и я вспомнил, что само Рождество месяц назад прошло для меня незамеченным. Как хорошо было бы встретить его с Настей — при таких же свечах и таком же снеге.
4
Прошу (итал.). — Примеч. переводчика.
— Когда русское Рождество? Оно, по-моему, отстает от нашего недели на две.
— Не отстает, — засмеялась Настя. — Это вы спешите. Православное Рождество седьмого января.
— Мне кажется, у вас это должно быть очень красиво.
Настя пожала плечами.
— Не знаю, ничего такого особенного я не вспоминаю. Может, потому, что Россия — не рождественская страна. Россия — страна пасхальная.
Мы совсем отогрелись и потому на десерт ели мороженое. Я любовался румянцем на Настиных щеках и напряженно обдумывал, в каких словах можно было бы пригласить ее ко мне. До моего дома было рукой подать, но я так ничего и не придумал. Разговор о феминизме неожиданно возобновился у Сары, когда мы с Настей побывали у нее несколько дней спустя. Встретив нас в дверях, Сара сказала:
— В прошлый раз я себя скверно чувствовала и, наверное, была не очень вежлива. Вы не обиделись?
Почти профессиональным моим взглядом я оценил чистоту и порядок в квартире. Было очевидно, что к нашему приходу готовились. В центре стола были поставлены кофейные чашки и ваза с печеньем. Чуть сбоку находились термос-кофейник, молочник и бутылочка коньяка. Сара пригласила нас садиться.
— Я очень рада вас видеть. Мы сегодня просто посидим. Без уборки, ладно?
В тоне и лице Сары было что-то трогательное. Я вспомнил, что такое выражение лица видел на одной из детских ее фотографий. Не зная, стоит ли в этом случае что-либо возражать, я вопросительно посмотрел на Настю.
— Я уже все убрала, — сказала Сара. — В той, опять-таки, степени, в какой здесь что-то можно убрать. Так что ваша уборка была бы пустой формальностью. — Она разлила кофе по чашкам. — Кроме того, я как женщина тоже имею право на работу.
— Это любимая идея Кристиана, — засмеялась Настя.
— А вы так не считаете? — спросила Сара, доставая из холодильника бутылку минеральной воды. — Если не возражаете, я буду пить воду.
— Как раз на днях мы с Настей обсуждали проблемы феминизма, — сказал я.
— И к чему же вы пришли?
— Кристиан пытается найти феминизму оправдание, — сказала Настя, не обращая внимания на мой протестующий жест, — а я считаю это помешательством здешних дам. И если женщина пишет в журнале, что слова общего рода следует перевести в грамматический женский род, я считаю, что ее мозги нуждаются в починке [5] .
Спокойствие Настиного голоса только подчеркнуло резкость ее высказывания. Мне захотелось как-то смягчить его, но я плохо представлял, как это сделать.
5
Вероятно, имеется в виду публикация Ф. Цунгециер «О языке по-женски». См.: Schwester und Schwesterinnen. 1997. №12. S.28–50. — Примеч. редактора.
— Вы выражаетесь очень категорично, здесь так не принято, — Сара посмотрела на Настю скорее с интересом, чем с осуждением. — Но до некоторой степени я вас понимаю. Нет ничего более глупого, чем нынешние объявления о конкурсах на рабочие места. «Женщинам отдается предпочтение»! Есть специалист и неспециалист, вот и все деление. Если я умру под ножом хирурга, меня не утешит то, что он — женщина. Если я умру, меня вообще ничто не утешит.
Сара улыбнулась, не поднимая глаз.
— А если серьезно, то феминизм не устраивает меня как обобщение. Когда меня начинают рассматривать как женщину или, скажем, как еврейку, я чувствую себя каким-то среднестатистическим созданием, креветкой.
— Но существуют и какие-то общие черты, — произнес мой разговорчивый двойник. — Общие для полов, профессий, наций — вы же не станете этого отрицать? Отличаются же, в конце концов, немцы и русские!
— Отличаются, — улыбнулась Сара, — тут уж не поспоришь. Но конечный пункт всякого обобщения — это дурацкое мы и они. Моя жизнь состояла из каких-то нелепых перемещений, которые всегда были похожи на побег. Я думаю, что всякий раз я в той или иной степени бежала именно от них, от этих «мы и они». Теперь я живу, не примыкая ни к тому, ни к другому.
В отличие от моего двойника, я не был склонен спорить. Проведя ладонями по коленям, я лишь улыбнулся сидевшим со мной дамам.
— Знаете, — сказала Сара после недолгого молчания, — многие вещи, которые кажутся важными, на поверку оказываются сущими пустяками, и в первую очередь — все, связанное со словом общий. Общественная деятельность, например. Стоит человеку серьезно заболеть, как он вдруг понимает, что ему абсолютно все равно — Россия или Америка, евреи или арабы. Его трогает лишь то, что эти конфликты найдут свое разрешение уже без него. То есть они бы и так без него решались, но перед лицом собственной смерти это становится вдруг пронзительно ясно.
Сара налила нам в кофе немного коньяку, что оказалось очень вкусно. Сама она не пила даже принесенной ею воды, а, сложив руки на груди, наблюдала за нами. В другой комнате послышалось царапанье, дверь приоткрылась, и оттуда, привлеченный возникшим молчанием, вышел щенок. Потягиваясь на ходу, он устремился к Насте.
— Как тебя зовут? — спросила Настя.
— Самурай, — ответила за щенка Сара. — Передние зубы у него — видите? — выдаются вперед, что придает ему довольно-таки японский вид.