Похищение Европы
Шрифт:
– Сколько ж ей лет? – Удивлённо слежу за мелькающими в серебристо-голубом пятне света неровностями стен.
– Может ещё с царских времён. – Командор переводит луч фонаря под ноги, разглядывая густо обросший ржавчиной обломок кирки. – А может и с турецких.
В раннем детстве мы боялись заходить далеко в штольни, играя на первой сотне метров от входа. Неизведанная глубина пугала, а после того, как я прочитал «Приключения Тома Сойера», мне и вовсе стал мерещиться в тёмных боковых закоулках индеец Джо.
Потом подвернулся к просмотру «Чужой». Фильмец хоть и старый, но пробирал до мурашек, ощущение которых возникало всякий раз, когда мы с пацанами углублялись в штольни, и расплывчатое световое пятно входа оставалось далеко за спиной.
Тогда у мальчишек нашей окраины появилась мания подвергать друг друга всевозможным испытаниям под лозунгом: «Ты пацан, или не пацан?» Сложность и опасность испытаний с годами возрастали, но когда всё это начиналось, а было мне тогда лет десять-одиннадцать, самым страшным испытанием считалось без фонаря завернуть за угол главной галереи в идущую перпендикулярно штольню, где даже крохотное и уже не дающее света пятнышко входа исчезает из поля зрения.
А фонарик в штольнях – детская игрушка, – сколько не свети им, а сам всё равно стоишь в темноте и видишь только то, что попадает в пятно света на том конце луча.
К повороту выработанной комбайном широкой и имеющей прямоугольное сечение штольни шли гурьбой при свете фонаря, потом испытуемый в одиночку заворачивал за угол, а остальные вместе с фонарём убегали к выходу.
Заходишь за угол, мурашки ползут по спине, темнота обступает, льнёт к тебе. От её объятий тесно в груди. Пацаны со всех ног бегут к выходу, унося с собой спасительное пятно фонарного света и стараясь как можно громче топать ногами, чтобы у тебя не осталось сомнений, – ты остался один на один с темнотой.
Однако ощущение одиночества мимолётно, и уже через секунду ты начинаешь понимать, что темнота и пустота это две огромные разницы и мир тьмы так густо населён личинками «чужого», индейцем Джо, Фрэдди Крюгером и ещё сотнями подобных персонажей, что тебе места не осталось чтобы даже пошевелиться.
Мурашки на спине множатся, превращаясь из сотен в мириады, сжимают плотнее самой темноты, уменьшают тебя в размерах, да ты и сам не прочь подчиниться им и сжаться в крохотного муравья, чтобы забиться в какую-нибудь трещину в сырой стене. Но надо выстоять, ибо быть не пацаном, это страшнее чем воевать с маньяками и инопланетной нечистью.
Инициатором таких испытаний чаще всего был младший сын Командора Артём. Он стоял со старым отцовским секундомером на границе света и тьмы, – там, где ещё можно различить при слабом дневном свете стрелку секундомера. Любой, кто проходил такое испытание, должен был выдержать за углом штольни десять минут, причём он сам решал, когда вышло его время. Иногда мысленно ведёшь счёт секундам и минутам, думаешь, – всё, время вышло. Отсчитываешь в уме ещё минуту для страховки, а когда выходишь, – оказывается, прошло всего пять минут.
Чтобы испытуемому темнота не казалась слишком приятной, пацаны пытались всеми силами усложнить ему жизнь: то в полной тишине вдруг кинут камень, который гулко стукнув в стену, заставит рвануться из груди сердце; то кто-нибудь затаится за углом и в самый напряжённый момент начинает нарочито громко сопеть, будто страшное чудище, запыхавшись от погони, наконец нагнало тебя и замерло перед финальным прыжком.
Одному из мальчишек во время испытания, оставили за углом будильник заведённый на две минуты. Пока пацан в панике летел к выходу, он два раза упал, разбил голову, а потом бился у нас на руках, не в силах успокоиться. С того дня он стал заикаться. Недавно общался с ним – следы того заикания заметны в его речи до сих пор.
Это уже потом мы узнали, что большинство ходов в штольнях замурованы поперечными каменными перегородками, чтобы чересчур любопытным не заблудиться, но тогда все эти сотни подземных километров давили на нас своей умопомрачительной величиной, такой же непостижимой, какой теперь кажется бесконечность вселенной.
Сейчас, когда я понимаю, что попал в ту самую нехоженую глубинку, которая отгорожена от искателей приключений каменными перегородками, становится снова не по себе.
– Дядя Рома, – спрашиваю я. – У вас старый секундомер был. Есть ещё?
– А чего вспомнил?
– Да так, просто.
– Где-то есть. Надо в шкафах порыться.
Дед Тудор за нашими спинами дотошно изучает тупик, желая убедиться, что его подвалу больше ничего не угрожает. Жёлтый круг света от его фонаря неоднороден – в самом центре горит почти белое пятно подобно косточке в разрезанном пополам плоде. А яркое пятно света от того фонаря, который держит в руке Командор голодным псом рыщет уже где-то впереди, высвечивая усыпанный камнями проход.
– Куда тебя несёт? – недовольно говорит в спину Командору дядя Павел.
– Надо проверить раз уж спустились.
Командор идёт вперёд, периодически оборачиваясь и подсвечивая нам под ноги. Вскоре выходим к идущей перпендикулярно нашей штольне подземной галерее, которая выработана машинным способом в более поздние времена: у неё правильное прямоугольное сечение, а стены и потолок разлинованы фрезами на прямоугольники по размеру добываемых пильных блоков. В детстве эти пропилы напоминали мне канавки на плитке старого заплесневевшего шоколада.
Пол галереи расположен ниже, и чтобы спуститься в неё, надо спрыгнуть с полутораметровой высоты. Командор, недолго думая, прыгает, дядя Павел неодобрительно тянет ему вслед руку:
– Ну ты посмотри на него!
Командор, не слушая его, отходит куда-то в сторону и нам не остаётся ничего другого, как спрыгнуть вслед за ним.
Стоим посередине широкой штольни, в которой без труда разъехались бы два автомобиля. Желтоватый луч фонаря деда Тудора едва дотягивается до противоположной стены, высвечивая в ней такое же тёмное жерло, из какого мы выпрыгнули. Судя по всему, старинную штольню в более поздние времена надвое разделил проход камнерезного комбайна.
– Сссс… – я тяну сквозь зубы сырой воздух, ёжусь от холода, обнимая себя за плечи. – А этой сколько лет?