Похищение Европы
Шрифт:
– У меня сильный акцент, когда говорю по-русски? – Он возвращает стакан на стол, но не отпускает его – покручивает между большим и средним пальцами.
– Почти не заметно.
– Вот ты чисто говоришь, – в сомнении качает он головой, – а у меня акцент.
– Ну так это мой родной язык, как у меня может быть акцент?
Он переводит взгляд со стакана на меня.
– Так что? Поговоришь с отцом?
– А как же Стелла?
– А свадьба?
– Это решаемо. Дату уже назначили?
– Сказали в первую субботу, как закончится пост.
– Значит, надо действовать быстро, пока колесо не раскрутилось. А то приглашения разошлют, зал забронируют, тогда будет труднее отмотать назад.
– С отцом поговоришь? – клонит он в свою сторону.
– Давай так: ты ещё день-другой «Эльзу» послушай, потом поговорим. Сдаться всегда успеешь.
Влад жёстко сжимает губы. Хмуря брови, смотрит на настенные часы.
Два ночи.
– Пойду потихоньку, – вздыхает он.
Сидя на подоконнике, обувает кроссовки, на прощание поднимает ладонь, прыгает за окно в ядовитый отблеск неона.
Уходит бесшумно, только на секунду до меня доносится из наушников тихий, как тараканий шорох отзвук музыки.
Мелодию разобрать не успеваю, но знаю: там звучит призыв не сдаваться без боя.
Глава 6. Штольни
Шаги деда Тудора у калитки между нашими дворами я всегда слышу издалека. Старик обычно не торопится: поправит покосившийся тычок на помидорной грядке; задержится у виноградника, прикидывая, не пора ли сделать подвязку; оглядит выступающую из густой листвы крышу дома – не сполз ли в очередной раз лист потемневшего от дождей шифера, но в этот раз он идёт не останавливаясь, и только увидев меня, замирает у сбитой из штакетника калитки.
– Дениска! – По старой привычке дед зовёт меня уменьшительно, будто мне по-прежнему десять лет. – Рома и Павел дома?
– Дома были.
– Сходи, позови.
Он пошатывает подгнивший заборный столб, будто проверяет его на прочность и подумывает о ремонте, но, судя по всему, озабочен старик чем-то другим. Хмурит брови, теребит между указательным и большим пальцами дряблую кожу на шее, висящую как горловой мешок игуаны.
Для своих восьмидесяти пяти лет дед ещё тот живчик. Сам управляется с двенадцатью сотками огорода, половину которого занимает виноградник, а с виноградником хлопот невпроворот на всю весну и лето, я уже не говорю об осени, когда приходит время уборки винограда и колдованья над вином.
Оставив ноутбук в кресле, иду к дому, который из-за виноградного неба кажется одноэтажным. Подниматься на второй этаж лень, поэтому я взбираюсь ногами на древнюю кухонную тумбочку, стоящую у двери сарая, потом становлюсь ногой на железный крюк, торчащий из стены, просовываю голову сквозь виноградный заслон, по плечи выступая из него.
Здесь яркое солнце, бледно-голубое безоблачное небо и понимание того, что прогноз не соврал – сегодня на градуснике взлетит за тридцать. Дом снова кажется одноэтажным, но теперь он выступает не из асфальта, а из виноградных листьев. Четыре окна, два балкона с выпуклыми кованными решётками, шиферная крыша с чердачным окном в пристроечке похожей на скворечник.
– Дядя Павел!.. – кричу в сторону правого балкона.
– Дядь Рома! – поворачиваю голову к левому.
Первым появляется Командор, щурится от солнца, выискивая мою голову среди сплошного ковра виноградных листьев. Спустя секунду на соседнем балконе дядя Павел отстраняет с дверного проёма тюлевую занавеску.
– Чего раскричался?
– Дед Тудор зовёт. Обоих.
Спускаюсь на тумбочку, прыгаю на землю, снова попадая в прохладное царство рябых теней. Сквозь густую листву и недозрелые гроздья винограда с балконов слышатся ленивые голоса стариков:
– Что это ему приспичило?
– Чудит, как обычно.
Подождав стариков у подъезда, иду вместе с ними к задней калитке. Дед молча манит нас вслед за собой к дому. Крайний штакет старой просевшей калитки будто ножкой циркуля цепляется за землю, углубляя проделанную в тропинке дугообразную канавку.
Через огород выходим на укрытый виноградом парадный двор. За воротами – городская окраина, больше похожая на сельскую околицу. По эту сторону разбитой асфальтовой улицы – частные одноэтажные дома сельского типа. По другую – широкая зелёная долина.
На небольшом футбольном поле пасутся гуси. От самодельного баскетбольного щита доносятся приглушённые расстоянием голоса мальчишек, мягкие упругие удары мяча в землю и звонкие – в дребезжащий щит.
Поначалу создаётся впечатление, что дед ведёт нас на улицу, но у подвала он останавливается, открывает одну из дверных створок. Командор сокрушённо хлопает ладонями по бокам:
– Я думал, тебе наша помощь нужна, а ты вон куда. Давай оставим это дело на вечер.
Дед уже опустил одну ногу на ступеньку подвала, стоит, пригнувшись в низком дверном проёме, осуждающе смотрит на Командора.
– Думаешь, я тебе стакан вина хочу предложить?
– А разве нет?
– Налью, но потом. Пока не заслужил.
– А чего сердитый такой?
– День не удался. – Дед ощупью шарит по стене в поисках выключателя. – Идите за мной.
Сгибаемся в дверях в три погибели, бочком спускаемся по крутой каменной лестнице.
В углах ступеней – треугольные лоскуты густой шелковистой паутины.
Пахнет плесенью, сырым камнем.
Лампочка такая тусклая, что свет от неё едва ли ярче пламени свечи. Стеклянная колба укутана облаком распылённого золота, в котором почти безболезненно для глаз видна красная раскалённая спираль.
В одном углу подвала полка с солениями, в другом – две заплесневевшие дубовые бочки на двести пятьдесят литров каждая.
– Здесь осторожною. – Дед манит идущего следом за ним Командора, пальцем показывает в угол за бочку. – Спрашиваешь, почему такой сердитый?
Командор наклоняется, некоторое время смотрит, потом негромко, но с чувством произносит:
– Япона мать!
Его тень на потемневшей от сырости стене распрямляется и, ломаясь, переходит на потолок, отчего голова кажется вытянутой как древние загадочные черепа, которые находят в Перу и приписывают инопланетянам.