Похищение Европы
Шрифт:
– Зато воров всех в мусорные баки повыкидывали.
– Не факт, что только воров и не факт, что всех, и уж тем более не факт, что на их место не придут другие. А разруха останется, – Командор говорит, не сбавляя шага, его тёмный силуэт чётко прорисовывается на фоне голубоватого свечения. – Дядя Тудор, ты дольше меня прожил на свете и лучше меня знаешь: революция – радость дураков.
– Знаю-знаю, – отвечает дед, но по интонации его голоса понятно, что на душе у старика не всё так однозначно как на словах.
– Есть те, кто делают ветер и те, кто ставят паруса, – продолжает Командор. –
– Виноградная, – поправляю я.
– Какая разница: виноградная, буряковая, шпротная.
– Вот потому у нас и бардак в стране, что все сразу руки опускают, – голос деда снова обретает звонкость и решительность: – И то нам не доверят и это! А надо кулаком по столу стукнуть, чтобы тебя услышали. В конце концов силой заставить твоего рулевого плыть правильно. Как это делают, когда захватывают самолёт, – старик взмахивает фонарём как поп кропилом, окропляя стену штольни тусклым желтоватым светом. – Давай, мил человек, разворачивайся, курс меняется!
– О! – вздымает руки Командор и голубое пятно света прыгает к изрезанному пилами потолку. – Ещё лучше! Американских фильмов насмотрелся?
– Я тот телевизор почти не включаю. Так, иногда погоду узнать.
Перебравшись обратно через завал, некоторое время шагаем молча. Дед Тудор снова отстаёт, что-то бормочет под нос, в унисон своим мыслям взмахивает фонарём. Я останавливаюсь, поджидая его.
Заброшенная штольня не лучшая площадка для политических дискуссий, – здесь со всех сторон чувствуешь давление не только тьмы в прямом смысле этого слова, но и неких мифических сил тьмы, в существование которых ты, понятное дело, не веришь, но вот проблема: в тёмном подземелье неверие становится не таким твёрдым как у экрана телевизора.
Командор ушёл вперёд, за спиной непроглядная темнота, от которой невольно ползут по спине мурашки, а тут ещё у деда Тудора гаснет фонарь.
Если в детстве мне мерещился в темноте штолен «чужой», то теперь вспоминаются телепередачи о странных и необъяснимых явлениях: всякие там «Секретные материалы» или «Тайны мира».
Дед ладонью стучит по торцу фонаря в надежде выбить из него хоть плохенький луч света.
Стучит и приговаривает:
– Эта страна как после ядерной войны. Сплошная разруха.
– Ладно, тебе, – останавливается дядя Павел. – Смотри, сколько домов строится. Весь Кишинёв в новостройках.
– Это чистая коммерция – плати деньги, а мы тебе строим. Я спрашиваю, что государство для народа построило? На дороги посмотри, на тротуары! В село когда последний раз ездил? Пусто! Одни старики. Дома разваливаются. Молодёжь только летом приезжает и то долго не может там усидеть, – разъезжаются кто в Кишинёв, кто за границу. Сестра младшая – восемьдесят лет… А!.. – дед отмахивается и ещё сильнее стучит ладонью в торец фонаря. – Рассказывал уже. Что толку.
– Ладно, пошли, – говорю ему, зажигая фонарик на смартфоне. – Дело не в контакте, батареи сели.
Мы с дядей Павлом идём вслед за пятном света и силуэтом Командора. Дед Тудор стоит в темноте, плетью опустив к колену руку с фонарём, будто силы покинули его. Судя по всему, старик погружён в раздумья и ему плевать на окутавшую его темноту и на страх, который к моему стыду караулит меня за каждым углом.
– Дядя Рома, – останавливаю я Командора.
Луч фонаря, разворачивается на сто восемьдесят градусов и, скользнув между мной и дядей Павлом, выхватывает из темноты фигуру деда Тудора. Старик глядит под ноги, и даже яркий свет не отвлекает его от задумчивости. В этот раз в пятне света контрастно видны черты его лица, отчётливо просматриваются красно-коричневые клетки старой линялой рубашки.
– Дядя Тудор… – Эхо гулко вторит словам Командора. – Остаёшься? Могу тебе матрац сюда принести.
Дед махает рукой – мол, иди куда шёл, но спустя секунду всё же нехотя сдвигается с места, подходит к нам.
– И что? – спрашивает он. – Выхода нет?
– Это как по лезвию ножа, – говорит Командор. – И свободы добиться, и не ввергнуть страну в хаос. Шансов мало. Хочешь свободы, а получаешь анархию.
– Должен быть третий вариант, – сомневается дед. – Тот, который самый правильный.
– Где-то он есть, – усмехается Командор, – но никто его пока не нашёл.
Дед снова останавливается с таким видом, будто не тронется с места, пока не найдёт этот самый вариант. Из солидарности с дедом останавливаюсь и я. Мне в эту минуту так понятны его сомнения и желания.
Командор ещё год назад, не смотря на возраст, смело пошёл бы на баррикады, но теперь сомневается и всё чаще говорит: «Всё будет нормально, главное, чтобы не замайданило как Украину».
И тётя Лариса, пересчитывая в прихожей купюры, отложенные на оплату коммунальных услуг, вздыхает: «Не рассчитала немного, перебрала с продуктами, цены-то растут», но тут же бодро смотрит на Командора: «Справимся. Главное, чтобы не было войны».
Год назад о войне никто ещё и не думал.
Какая война?
Вы что!
В цивилизованном двадцать первом веке живём!
Теперь только и разговоров: будет у нас как на Украине или не будет? Призрак войны преследует любого, кто пытается думать.
А раньше разве не так же говорили? «Какая война? Не в восемнадцатом веке живём – просвещённый девятнадцатый век на дворе, батенька». Ну, а двадцатый вообще мнил себя вершиной цивилизованности, что не помешало ему породить две мировые войны, не считая холодной.
И в двадцать втором с упрямством фанатиков будут верить: «Какая война? Это вам не двадцать первый век». До поры до времени, пока не запахнет.
Неделю назад гондурасили с Командором и дядей Павлом до покраснения глаз. Собираясь домой, Командор негромко спросил:
– Философ, запах чувствуешь?
Я принюхался. Газ закрыт. Может с улицы чем-то несёт? Отодвинул штору, глядя на зеленоватый отблеск неонового света на тротуаре, но с улицы не доносился даже запах маттиолы.
– Не там, – Командор, пальцем ткнул в новостную ленту на мониторе. – Запах войны чувствуешь? Конфликты порождают политики, раздувают журналюги, а заканчивают вояки. Как ни крути, всё идёт к этому. Не завтра, конечно, не послезавтра. Когда вспухнет так, что готово будет лопнуть.