Похищение свободы
Шрифт:
Гектор Кордова излишне горячился, потому что выступал перед людьми, о которых почти ничего не знал, а пресса писала о них столько ужасного. Мое появление вызвало у него возглас удивления, ведь он считал, что я продолжаю учебу где-то по ту сторону Атлантики. Разумеется, он догадывался о том, что наш кружок нелегальный, однако вида не подавал…
Хорхе легонько толкнул меня и прошептал:
— Знаешь, до чего я додумался? Они застрелили Гран Гато, чтобы заграбастать себе выкуп… И Микаэлу не задержали нарочно: потом заявят, что деньги остались у нее…
Я понимающе кивнул, соглашаясь с такой версией.
После Нового года наступило затишье. Классовая борьба, вероятно, зашла в тупик. А как из него выйти? Этот вопрос наверняка беспокоил обе враждующие стороны. Мы обдумывали его самостоятельно, а правящий режим — при поддержке многочисленных американских советников.
Мое участие в Сопротивлении — а особенно мое вступление в Партию труда — сказалось на судьбе моих родственников.
Мой дед, генерал, был обскурантом. Отец, выросший в обстановке обскурантизма, был человеком до некоторой степени прогрессивным. В октябре 1944 года он участвовал в свержении тирании, спустя десять лет, после прихода наемников, был изгнан со службы и некоторое время даже сидел в тюрьме, но потом его выпустили, поскольку выяснилось, что он отсоветовал президенту вооружать народ.
Будучи по натуре фаталистом, он, естественно, не мог служить мне примером для подражания. Мы на курсе выпускали студенческий журнал, на страницах которого я критиковал как преподавателей, так и режим в целом, потому что кое в чем уже начал разбираться. Во время первого семестра у меня произошло столкновение с отцом, Который наотрез отказался мне помогать. Я устроился на работу на радиозавод, где и погорел, пытаясь превратить заводской профсоюз в очаг борьбы…
После событий марта — апреля 1962 года я смог наконец вернуться в университет, но до сих пор сожалею, что опыт массовых выступлений того времени, в которых принимала участие и часть Союза студентов, не получил достойного признания. Правда, на здании каждого факультета висят мраморные доски, на которые занесены имена тех, кто пал тогда в неравной борьбе. Не имея руководящего ядра (партийные ряды в то время сильно поредели), народ устремился на баррикады, чтобы продемонстрировать свое единство…
После уличных боев повсюду дымились развалины и стояла такая жуткая тишина, будто мир превратился в пустыню. Я принялся разыскивать друзей и, к ужасу своему, узнал, что одни лишились головы в буквальном смысле слова, другие оказались за решеткой, третьи скрылись в неизвестном направлении, четвертые залечивали раны в больницах.
Практически я, внук генерала Вальдеса, остался в одиночестве. Город казался вымершим, превратился в ничейную зону. Мой друг Фреди, который во время событий жил у меня, забрал свои вещички и исчез. Я оказался в полной изоляции: не с кем было обсудить создавшееся положение. Многие в то время стали конформистами, лишь бы спокойно продолжать учебу. Разумеется, были и другие, но где они находились — этого толком никто не знал.
Перед отъездом Фреди в Мексику я встретился с ним в кафе. Он сразу набросился на меня:
— Ты подумал о том, что произойдет, если тебя арестуют?
— Стану все отрицать.
— Ты же знаешь то, что может навредить другим, не так ли?
— Надеюсь, смогу держать язык за зубами.
— Надеешься? В таком деле нужно не надеяться, а быть твердо уверенным. Никто из нас не знает, как поведет себя под пытками. Вот почему ты должен быть твердо уверен в себе.
— Во мне ты можешь не сомневаться. А если что случится, ты мне поможешь.
— Жаль, Рене, я не смогу тебе помочь…
— Почему?
— Очень жаль, но не смогу. У меня есть один товарищ… Номер его телефона я могу сообщить только настоящему революционеру, твердому борцу.
Мне этот разговор не понравился, хотя в конце концов Фреди сообщил мне телефон того товарища. Выяснилось, что руководитель одной из партийных ячеек разрешил установить связь со мной при условии, если Фреди за меня поручится.
Вскоре мой друг уехал в Мексику, откуда уже не вернулся. Я же, желая поскорее покончить с изоляцией, рвался к людям, но ввязываться в драку не собирался — для этого я был слишком измучен.
Телефон, который оставил мне Фреди, помог выйти на подпольщика Рафаэля Т., человека грубого и необычайно энергичного. Он представлял старую гвардию, следовательно, ему было лет сорок с небольшим. Меня должны были подвергнуть строгому экзамену, но Рафаэль ненавидел формальности и предпочитал говорить в открытую.
— Очень хорошо, — сказал он, — что ты не из тех, кто умирает после первой же встряски. Так и держись, браток! Я тебе кое-что открою по секрету. Буржуазия — это дерьмо, о котором не стоит горевать…
Хотя он столь неодобрительно отзывался о нашем классе в целом, однако представителей этого класса в свою организацию принимал. Впрочем, в то время двери партии были открыты для всех, и трудно было предсказать, куда это ее приведет — вправо или влево. Как бы там ни было, она открывала перед нами путь, который был далеко не легок и мог привести либо в тюрьму, либо за границу. Нам же, студентам и бывшим офицерам, как, например, Герберту или Сосе, оставалось одно — продолжать вооруженную борьбу как в городе, так и в сельской местности. Политический сектор тогдашнего партийного аппарата решительно отмежевался от военного, чтобы в случае необходимости последний можно было безболезненно распустить.
Рафаэль руководил военным сектором в столице. Его дисциплинированность и пунктуальность просто поражали нас. Если ему требовалось провести в жизнь какое-нибудь предложение, он вступал в спор с кем угодно и отстаивал свою точку зрения до конца.
Однажды он приказал мне подложить бомбу под дом полицейского офицера, заявив, что если она взорвется в нужный момент, то он будет считать меня своим соратником. Это, как он мне объяснил, не покушение, а всего лишь серьезное предостережение. Получив приказ, я целый день обдумывал, как лучше его выполнить. Мне очень хотелось проверить, способен ли я на столь мужественный поступок, выяснить, какие у меня нервы — слабые, как у отца, или крепкие, как у деда. Мне было интересно узнать, гожусь ли я для настоящей борьбы, и Рафаэль помог мне в этом.