Похититель бессмертия

Taran Hunt

The Immortality Thief

Ничто, в котором болтаешься между здесь и там во время сверхсветового прыжка, на самом деле не является адом. Ад – это когда нет ни Бога, ни других людей, что-то в этом роде. А сверхсветовые двигатели просто… ну, как будто схватили пространство и дернули его вперед, словно простыню, а наш корабль застрял в мятых складках.

Но ощущалось

это как истинный ад. В промежутке между прыжком и выходом пространство словно сузилось. Сидя один в кабине, я пытался сморгнуть блики, плавающие перед глазами. Отблески нестерпимо яркой вспышки, полыхнувшей перед самым прыжком: будто Вселенная скомандовала «Стоп!» за миг до того, как я нажал рычаг. Когда эти блики рассеялись, в иллюминаторе была одна лишь тьма.

В которой раз я пожалел, что Бенни выбрал корабль с такой тесной кабиной. Места хватало только для пилота, то есть для меня. Остальных отсюда было даже не видно, а повернуться и посмотреть я не мог: проскочил бы точку выхода. Нельзя было даже никого окликнуть: стоило чуть отвлечься – и промахнешься.

Впрочем, все и так молчали. Словно на корабле никого, кроме меня, не было. Что я там говорил про ад – «это когда никого и ничего нет»?

Ничего, кроме тьмы за передним иллюминатором. Ни стен, ни пола, ни потолка. И все же я чувствовал, как пространство вокруг сужается, словно сходятся края могилы, как начинает давить клаустрофобия. А я совсем один, и…

Вот она, точка выхода. Я переключил двигатели, и тьма в иллюминаторе словно взорвалась, расцвела ярким, мощным светом. Я продолжал постепенно выходить из прыжка, медленно разворачивая корабль, регулируя гравитатор. Когда мы перестали обгонять свет, я посмотрел прямо перед собой и увидел чудо.

Мы вышли совсем рядом с заброшенным кораблем. Это потому, что я отличный пилот и летаю так же классно, как выгляжу. Ну и потому, что мне дали очень четкие координаты этого заброшенного судна. Оно медленно, величественно вращалось впереди, и древний, испещренный выбоинами металл бортов тускло поблескивал в слепящем свете близкой распухшей звезды.

Звезды, которая вот-вот взорвется сверхновой.

Досадно, что из-за вышеупомянутой тесноты я был единственным, кто это видел.

– А что, у этого корабля и правда нет имени? – выдохнув, спросил я.

В ответ раздался лишь скрип ремней-стабилизаторов. Я вывернул шею так, чтобы глянуть на остальных в маленькой каюте: Бенни с закрытыми глазами прислонился спиной и затылком к стене, Квинт маленькими побелевшими ручками вцепилась в стабилизатор, а Лия, оседлав скамью, разложила на ней детали разобранной пушки и протирала их.

– Ну так что, – повторил я, – как он называется?

– У него нет имени, – ответила Квинт.

– Неужели?

Я повернулся обратно к иллюминатору: пора было подстраиваться под вращение корабля, чтобы нашу «Гадюку» не шарахнуло о его борт, а нас не измельчило, как сыр на терке.

– Наверное, когда-то было. У каждой важной вещи есть имя.

«Гадюку» тряхнуло: ну да, я действительно поторопился сменить наклон. Но управлять кораблем – это как говорить на чужом языке. Есть строгие правила, которым надо следовать, чтобы не ошибаться в грамматике, но, если уловить суть, начнешь говорить «с лету», и тебя отлично поймут.

– Я знал девочку, которая удочерила камень, – сказал я, – и нарисовала на нем

глазки. Знаете, как назвала?

– И как же? – Судя по тону, Лия ожидала концовки, что по кульминации будет равна взрыву мины.

– Роксаной.

– Будь любезен, завязывай с именами и удели внимание стыковке, – велела Квинт.

Соприкосновение с древним судном было самой опасной частью полета. Если я слишком сильно сброшу скорость или, наоборот, прибавлю, мы не зафиксируемся четко и плотно. Корабль будет «козлить», а в космосе это отнюдь не такая безопасная забава, как, например, в гравитационном колодце. Здесь это вызовет повреждения корпуса, утечку воздуха и неминуемую гибель. Наверное, поэтому Квинт так нервничала. Совершенно зря: это же не сверхсветовой прыжок. Я вел корабль, контролировал его движение. И был хорош в этом деле.

Мы подошли еще ближе, я нажал рычаг, и «Гадюка» выпустила манипуляторы захвата, разжимающиеся, словно когти. В иллюминатор было видно только широкую плоскую поверхность корпуса – изъеденную солнечным ветром и побитую космическим мусором. За тысячу лет обшивка успела прохудиться, сквозь пробоины виднелись внутренние перегородки и элементы каркаса. Древняя и мощная машина, которую бросили здесь тысячу лет назад. У этого корабля должно было быть имя, хоть никто из ныне живущих, наверное, его не помнит.

– Я буду называть его «Безымянный», – решил я.

– Ну, он же такой и есть, верно? – отозвалась Лия.

«Гадюка» теперь подобралась совсем близко. Я быстро ввел нужную команду на панели управления, и манипуляторы захвата сомкнулись, корабль слегка дрогнул. Успешно.

– А имена так и даются, – сказал я, запуская программу, которая начнет стыковку и откроет шлюзовой отсек в дальнем конце корабля. – Или, по крайней мере, раньше давались. Мы, то есть люди, используем в качестве имен определенный набор слов, взятый из старого языка. Например, «Бенни», или «Квинт», или «Лия», или «Шон». – Да, можно было бы просто пробить корпус «Безымянного» нашим стыковочным кольцом, но, если на нем есть шлюз, лучше уж воспользоваться им. – Но исходно имена – это просто описания. Притти [1] , например, или Уиллоу [2] , или…

– Шон, – сказал Бенни, – заткнись, а?

«Гадюка» перестала раскачиваться, я выключил двигатели и обернулся. Остальные забрали свои вещи и двинулись в сторону круглого люка на потолке – там был передний шлюзовой отсек. Бенни уже стоял под ним, стуча по клавиатуре настенного компьютера. Ортез у него на запястье чуть поблескивал. Бенни был изобретатель. Да-да, необходимость – мать изобретений и все такое. И он, и я выросли в изгнании, вдали от оккупированного родного мира. У нас не было денег, чтобы что-то купить, вот он и выучился делать все нужное сам. Например, этот уникальный ортез со встроенной мелкокалиберной однозарядной пушкой – радикальное средство самообороны на крайний случай.