Шрифт:
Михаил Николаевич Грешнов
ПОХИТИТЕЛЬ ТАЛАНТОВ
Вернувшись из отпуска, инспектор полиции Центрального парижского района Бертье прежде всего потребовал нерасследованные дела.
– Как отдохнули, шеф?
– попытался спросить его помощник Франк.
– Дела, Франк, - Бертье показал на стол перед собой, давая понять, что надо работать.
– Разговоры потом.
– Как хотите.
– Франк не обиделся на инспектора. Во-первых, Бертье - начальство, во-вторых, Франк знал своего шефа: если Бертье озабочен, предстоит большая
Минуту спустя Франк принес стопу незавязанных папок: перед приходом Бертье он просматривал материалы.
– Вот...
– сказал он, кладя стопу перед инспектором. Ровно двенадцать.
– Не слишком?
– спросил Бертье, дотрагиваясь до папок.
– Латинский квартал, шеф.
Бертье раскрыл верхнюю папку.
– Мне остаться или уйти?
– негромко спросил Франк.
– Можете идти, - ответил Бертье, не поднимая глаз. Франк беззвучно притворил дверь. Последнее, что он видел, - сосредоточенное лицо инспектора.
Шелестели страницы. Сквозь двойные окна здания префектуры едва доносился стук катеров, плывущих по Сене, автомобильные гудки с противоположной набережной. Чуть слышно пел вентилятор. Телефоны молчали: Бертье отключил связь. Ничто не мешало читать и думать. Одно за другим Бертье откладывал просмотренные дела.
Инспектор имел основания быть озабоченным. Пусть даже он отдыхал, но в какой-то мере - служба - он был в курсе городской жизни. Уехал бы он в Италию, в Африку, ниточка связи потянулась бы за ним и туда. Бертье не ездил в Италию. Не ездил в Африку. Отдыхал в Бретани, в двенадцати километрах от СенМало. Океан, бурные приливы, отливы, деревушка с пятьюстами крестьянами, почтовое отделение, семь на восемь шагов размером, сонный телеграфист.
– Месье Бертье!..
– Каждое утро он приносил телеграммы.
Бедняга недосыпал. Но и в телеграммах не понимал ни слова - шифровки. "Месье Бертье!.." Чиновник был рад, когда после трехнедельного отдыха инспектор отбыл в Париж.
Содержание телеграмм подтверждалось папками нерасследованных историй.
– Так...
– покачивал головой Бертье, перекладывая папки на край стола. В первой, пятой, десятой было одно и то же.
Просмотрев все до конца, Бертье с минуту сидел задумавшись. Перелистывать вторично не стал. Ничто не давало нити. Факты были, повторялись из одного дела в другое, но и факты не давали ничего, за что можно было бы зацепиться.
Нажав на клавишу, Бертье позвонил.
– Да, шеф?
– В кабинет вошел Франк.
Сел, повинуясь жесту начальника.
– Что вы об этом думаете?
– спросил Бертье, показывая на папки.
– Разное...
– неопределенно ответил Франк.
– То есть - ничего?
– А что думаете вы?
– спросил помощник.
Инспектор пожал плечами:
– Придется начинать с нуля.
– Самое лучшее, - согласился Франк.
– Без предубеждений.
Тут же добавил:
– Но факты странные.
Бертье подключил телефоны. Снял трубку с аппарата внутренней связи:
– Подготовьте машину...
Замигало табло, вспыхнул телеэкран по правую сторону от письменного прибора:
– Алло, Бертье!
– С экрана кивал Шуан, начальник второго участка с улицы Риволи.
– Рад, что вы вернулись. Надеюсь, отдохнули приятно?
Имя Шуана встречалось в двух просмотренных инспектором папках. Судя по возбужденному лицу начальника второго участка, Бертье определил, что у него происшествие, и, не отвечая на вопрос о своем отдыхе, спросил:
– Опять то же самое?
– Опять, - ответил Шуан.
– Где пострадавший?
– У нас. Адрес пока не выяснен.
– Выезжаю, - ответил Бертье.
Машину вел Франк.
Миновав мост, соединяющий Сите с набережной, мимо здания ратуши выехали на Риволи. Свернули вправо и через пять минут остановились возле второго участка. На ступенях их ждал Шуан.
– Рад!
– пожал руку Бертье.
– Старина Франк!
– тиснул ладонь помощника.
Повел обоих мимо стоявшего навытяжку полицейского в вестибюль и дальше - коридором - к ряду закрытых камер.
– Привезли вчера вечером, - докладывал по пути Шуан.
– Из "Комеди Франсез". Четыре квартала отсюда...
О том, что "Комеди Франсез" за четыре квартала отсюда, Бертье и Франк знали. Говорить об этом не стоило. Но Шуан сказал - был рассеян и озабочен.
– Человек не знал, как выйти из театра. Но ведь он вошел туда, Бертье! Не знает своего имени! Здоровенный... Четверо едва справились, когда усаживали его в машину. Да вот он!
Из полуоткрытой двери доносились вскрики, возня. Шуан распахнул дверь:
– Входите.
В камере происходила свалка. Трое сержантов сцепились с громадным бородачом. Двое повисли на руках, стараясь завести их за спину, связать, третий висел у бородача на плечах, оттягивая назад голову, отчего борода, запрокинувшись, стояла торчком. Сержанты пыхтели, скалили в усилиях зубы, бородач тряс плечами и скулил дискантом. Когда Шуан распахнул дверь, бородач, не выдержав, рухнул, сержанты навалились на него все втроем.
– Отставить!
– приказал Шуан.
Сержанты вскочили, стояли потные, красные. Жертва, распростертая на полу, продолжала скулить и плакать. Слезы текли по лицу, светились на бакенбардах.
– Что происходит?
– спросил Шуан у одного из сержантов.
– Рвется из камеры, - ответил тот, отирая со лба капли пота.
– Силен, скотина!
Бородач задвигал ногами, застучал каблуками о пол и тонким голосом завопил:
– Мороженого!
Со стороны это казалось игрой. Нелепой, страшной игрой. Мужчина сучил ногами, как капризный ребенок, плакал и требовал:
– Мороженого!
Шесть человек стояли над ним, но мужчина, кажется, их не видел: стучал в пол каблуками, из-под прижмуренных век текли слезы.