Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Сегюр Филипп-Поль

К пяти часам все было готово. Витгенштейн заснул, и тогда Сен-Сир дал сигнал к атаке. Тотчас же артиллерия сделала залп и колонны бросились в атаку. Захваченные врасплох, русские напрасно старались держаться.

Прежде всего уступил натиску левый фланг, затем центр обратился в бегство. Они бросили тысячи пленных, двадцать пушек, поле битвы, усеянное ранеными, и прекратили свои наступательные действия. Сен-Сир же на самом деле был слишком слаб и потому мог только делать вид, что наступает, чтобы лучше защищаться.

Во время этого короткого, но ожесточенного и кровавого столкновения правый фланг, опиравшийся на Двину, проявил очень упорное сопротивление. Пришлось

взяться за штыки под градом картечи. Все это удалось, но когда оставалось, по-видимому, только преследовать бежавшего неприятеля, вдруг все повернулось в другую сторону. По одной версии, русские драгуны, по другой — кавалергарды рискнули ринуться в атаку на одну батарею Сен-Сира. Французская бригада, которой поручено было поддерживать эту батарею, сначала выступила вперед, потом вдруг повернулась спиной и побежала мимо наших пушек, из которых поэтому нельзя было стрелять. Русские прибежали туда же, вперемежку с нашими. Они зарубили наших канониров, повалили пушки и с такой силой набросились на наших кавалеристов, что обратили их в бегство, и те в полном беспорядке бежали мимо своего генерала и его главного штаба, который они смяли и опрокинули. Генерал Сен-Сир вынужден был бежать пешком. Он спрятался в глубине оврага, пока не промчался вихрь. Русские драгуны уже почти достигли первых домов Полоцка, когда быстрый и ловкий маневр Беркгейма и 4-го французского кирасирского полка прекратил, наконец, эту стычку. Русские исчезли в лесах.

На другой день Сен-Сир распорядился их преследовать, но единственно только для того, чтобы произвести разведку, подтвердить победу и еще более извлечь из нее пользу. В течение двух последних месяцев, до 18 октября, Витгенштейн оставлял его в покое. Со своей стороны, и французский генерал только ограничивался тем, что наблюдал за неприятелем и поддерживал сношения с Макдональдом, держал связь с Витебском и Смоленском, стараясь в то же время укрепить свою позицию в Полоцке и главным образом находиться там.

В стычке 18 августа были ранены четыре генерала и много офицеров. Между генералами находились и баварцы Деруа и Либень. Оба умерли 22 августа. Они были ровесники, из одного полка, и оба участвовали в одних и тех же войнах. Они почти одинаковым шагом продвигались вперед по пути своей блестящей карьеры, которую завершила достославным образом одна и та же геройская смерть, в одной и той же битве. Так как ни жизнь, ни смерть не могли их разлучить, то их не захотели разлучать и теперь и потому положили в одну могилу.

Получив известие об этой победе, император послал генералу Сен-Сиру маршальский жезл. Он предоставил также в его распоряжение много орденов и впоследствии одобрил большинство предложенных им повышений.

Несмотря на эти успехи, решение идти дальше Смоленска было слишком опасно само по себе, и поэтому Наполеон не мог решиться на это один. Ему нужно было, чтобы другие побудили его к этому. После битвы у Валутиной горы утомленный корпус Нея был заменен корпусом Даву. Мюрат, как король и зять императора, должен был командовать им по его приказанию. Ней покорился этому не столько вследствие уступчивости, сколько вследствие сходства характеров, так как они оба отличались одинаковой горячностью.

Но Даву, методический и настойчивый характер которого представлял резкий контраст с запальчивостью Мюрата, возмутился этой зависимостью, тем более что он гордился двумя великими победами, связанными с его именем. Оба полководца, одинаково гордые, ровесники и боевые товарищи, взаимно наблюдавшие возвышение друг друга, были уже испорчены привычкой повиноваться только одному великому человеку,

и совсем не годились для того, чтобы повиноваться друг другу Мюрат в особенности не годился для этой роли и слишком часто не мог управлять даже сам собой.

Однако Даву все же повиновался, хотя и неохотно и плохо, как только умеет повиноваться оскорбленная гордость. Он тотчас же сделал вид, что прекращает всякую непосредственную переписку с императором. Наполеон, удивленный, приказал писать ему по-прежнему, ссылаясь на то, что не вполне доверяет донесениям Мюрата. Даву воспользовался этим признанием и вернул свою независимость. С этих пор авангард имел уже двух начальников. Утомленный, больной и подавленный множеством всякого рода забот, император вынужден был соблюдать осторожность со своими офицерами и поэтому раздроблял власть, как и армии, несмотря на свои собственные наставления и на свои прежние примеры. В былое время он сам подчинял себе обстоятельства, теперь же они были сильнее его и в свою очередь подчиняли его себе.

Когда Барклай отступил без всякой помехи до Дорогобужа, то повод к недоразумению между Мюратом и Даву исчез, так как Мюрат тогда не нуждался в Даву. В нескольких верстах от этого города 23 августа, около одиннадцати часов утра, Мюрат хотел произвести рекогносцировку небольшого леса, но наткнулся на сильное сопротивление, и ему пришлось атаковать этот лес.

Удивленный таким сопротивлением и притом в такой час, Мюрат заупрямился. Он проник сквозь эту завесу и увидал на другой стороне всю русскую армию, выстроившуюся в боевом порядке. Его отделял от нее узкий овраг Лужи. Был полдень. Растянутость русского строя в особенности по направлению к нашему правому флангу, приготовления, час и место, как раз то, где Барклай соединился с Багратионом, выбор местности, весьма подходящий для великого столкновения, — все заставляло предполагать, что здесь готовится битва. Мюрат тотчас же послал гонца к императору, чтобы предупредить его. В то же время он приказал Монбрену перейти этот овраг с правого фланга со своей кавалерией, чтобы произвести разведку и вытянуть левый фланг неприятеля. Даву со своими пятью пехотными дивизиями расположился в этой стороне. Он защищал Монбрена, но Мюрат отозвал его к своему левому флангу, на большую дорогу, желая, как говорят, поддержать фланговое движение Монбрена несколькими демонстрациями с фронта.

Однако Даву отвечал, что «это означало бы выдать неприятелю наше правое крыло, через которое он может проникнуть в тыл на большую дорогу, представлявшую для нас единственный путь к отступлению. Таким образом мы будем принуждены к битве, которую он, Даву, имеет приказ избегать. И он будет избегать ее, потому что силы у него недостаточны, положение плохое, и он находится под командой начальника, который внушает ему мало доверия». Тотчас же после этого он написал Наполеону, чтобы он поторопился приехать, если не хочет, чтобы Мюрат без него вступил в бой.

Получив это известие ночью с 23 на 24 августа, Наполеон с радостью покончил со своими колебаниями. Для такого предприимчивого и решительного человека, как он, неясное состояние было пыткой. Он поспешил на место со своей гвардией и проехал двенадцать миль, не останавливаясь, но уже накануне вечером неприятельская армия исчезла!

С нашей стороны отступление неприятельской армии было приписано движению Монбрена, со стороны русских — Барклаю и ложной позиции, занятой его начальником главного штаба, который плохо рассчитал и не сумел воспользоваться благоприятными условиями местности. Багратион первый заметил это, и ярость его не знала границ. Он приписал это измене.