Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I
Шрифт:
Такое отеческое обращение с простыми солдатами, превращение их в товарищей по оружию повелителя Европы и вообще все эти формы, воспроизводившие обычаи республики, о которых они так сожалели, приводили солдат в восторг. Это был монарх, но монарх революции, и им нравился государь — выходец из народа, который давал возвышаться и другим! Все в этом государе поощряло рвение солдат, ничто не способствовало их нерадению.
Никогда еще поле битвы не представляло зрелища, более способного вызвать воодушевление. Дарование знамени, столь залуженного ими, торжественная церемония, раздача наград и повышений, крики радости и слова воинов, вознагражденных тут же на месте их подвигов, восхваление их доблестей голосом, к звукам которого прислушивалась со вниманием вся Европа, — все это воодушевляло их. Они должны были прославиться среди своих сограждан и в глазах своих близких, которые одновременно успокоятся насчет их участи и возгордятся их славой. Они были опьянены
Но когда прекратилось это зрелище, и он больше не видел солдат, то поведение Нея и Мюрата и слова Понятовского, столь же искреннего и рассудительного на военном совете, как и бесстрашного в бою, несколько охладили его. Он испытал разочарование, узнав из донесений, что пройдено было восемь миль, а неприятеля все же не удалось настигнуть. Тряска экипажей, когда он возвращался в Смоленск по дороге, усеянной после сражения обломками, длинная вереница раненых, задерживавших движение, которые тащились сами или которых несли на носилках, а в самом Смоленске — телеги, попадавшиеся навстречу, наполненные ампутированными членами, которые вывозили подальше за город, — словом то, что так ужасно и отвратительно, — все это окончательно обезоружило его. Смоленск превратился в один огромный госпиталь, и великий стон, стоявший над городом, заглушил крик победы, поднимавшийся с Валутинского поля битвы.
Донесения хирургов были ужасны. В этой стране вино и виноградную водку заменяют водкой, которую перегоняют из хлебных зерен и к которой примешивают наркотические растения. Наши молодые солдаты, истомленные голодом и усталостью, думали, что этот напиток поддержит их силы. Но возбуждение, вызванное им, сопровождалось полным упадком сил, во время которого они легко поддавались действию болезней [98] .
Некоторые из них, менее воздержанные или более слабые, впадали в состояние оцепенения. Они сидели скорчившись во рвах и на больших дорогах и тусклыми, полуоткрытыми слезящимися глазами, казалось, совершенно безучастно смотрели на приближающуюся к ним смерть и умирали угрюмые, не издав ни одного стона.
98
Надо отметить, что употребление алкоголя французскими солдатами в ходе русской кампании было чрезвычайно велико. Солдаты снимали стресс и нервное напряжение, вызванные боями и тяготами походной жизни, с помощью алкогольных напитков. Французская водка была слабее и более качественная, нежели русская. Но ее запасы быстро кончились, и тогда французские солдаты стали употреблять русскую водку низкого качества («eau-de-vie du pays»), которую они конфисковывали у местного населения либо находили в ранцах убитых или пленных русских солдат. К этому напитку французские желудки были совершенно не приспособлены. Главный хирург Великой армии Ж. Д. Ларрей рассматривал русскую водку исключительно как наркотик, который снимал на время усталость и возбуждал, но вскоре приводил уставшего и голодного солдата к полному параличу.
В Вильно можно было устроить госпитали только для шести тысяч больных. Монастыри, церкви, синагоги и риги служили приютом для всей этой толпы страдальцев. В этих печальных убежищах, порою нездоровых и всегда переполненных, так как их было недостаточно, больные часто оставались без пищи, без постелей и одеял, даже без соломенной подстилки и медикаментов. Помощь хирургов становилась недостаточной, так как все, вплоть до госпиталей, способствовало лишь развитию болезней, но не их излечению.
В Витебске четыреста раненых русских остались на поле битвы, триста были покинуты русской армией в городе, и так как все жители были удалены оттуда, то эти несчастные оставались три дня без всякой помощи, никому неведомые, сваленные в кучу, умирающие и мертвые, среди ужасного смрада разложения. Их, наконец, подобрали и присоединили к нашим раненым, которых было семьсот человек, столько же, сколько и русских. Наши хирурги употребляли даже свои рубашки на перевязку раненых, так как белья уже не хватало [99] .
99
Главный хирург Великой армии Ж. Д. Ларрей, талантливый врач и гуманный человек, требовал, чтобы его подчиненные оказывали медицинскую помощь всем без исключения, в том числе раненым и больным солдатам противника.
Когда же раны этих несчастных заживали и людям нужно было только питание, чтобы они могли выздороветь, то его не хватало, и раненые погибали от недостатка в пище. Французы, русские — все одинаково гибли. Первыми умирали те, кому потеря какого-нибудь члена или слабость мешала отыскивать себе пропитание. Эти несчастья случались везде в отсутствие императора или после его отъезда, так как все устремлялись
В Смоленске недостатка в госпиталях не было [100] . Пятнадцать больших кирпичных зданий были спасены от огня. Была даже найдена водка, вино и некоторый запас медикаментов. Наконец, и наши резервные лазареты присоединились к нам, но всего этого оказалось мало. Хирурги работали день и ночь, но уже на вторую ночь не хватало перевязочных средств. Не было белья, и его пришлось заменить бумагой, найденной в архивах. Дворянские грамоты употреблялись вместо лубков и пакля заменяла корпию.
100
Ларрей распорядился, чтобы все раненые русские солдаты, в большом количестве находившиеся на улицах занятого французами Смоленска, были немедленно перенесены в госпитали и им оказали необходимую медицинскую помощь. Зачастую в Смоленске французы и русские лечились в одних госпиталях и получали одинаковое лечение, уход и пропитание.
Наши хирурги, заваленные работой, не знали, что делать. В течение трех дней один госпиталь со ста ранеными был забыт. Рапп проник в это место отчаяния. Избавляю тех, кто будет читать эти строки, от описания ужасов, которые он там увидел. Зачем других заставлять переживать эти страшные впечатления, после которых душа остается омраченной? Рапп, однако, не избавил от них Наполеона, который велел раздать свое вино и несколько золотых монет тем из этих несчастных, в которых, несмотря ни на что, еще теплилась жизнь, быть может, сохранившаяся вследствие употребления ужасной пищи!
Но к сильному волнению, которое вызывали в душе императора все донесения, присоединялась еще страшная мысль. Пожар Смоленска больше уже не был в его глазах роковой и непредвиденной случайностью войны, ни даже актом отчаяния, а результатом холодного обдуманного решения. Русские проявили в деле разрушения порядок, заботливость и целесообразность, которую обыкновенно применяют к делу сохранения!
В этот же день мужественные ответы одного попа — единственного, который остался в Смоленске, — еще больше открыли глаза императору, уяснив ему, какая слепая злоба была внушена всему русскому народу. Переводчик Наполеона, перепуганный такой ненавистью, привел этого попа к самому императору. Почтенный священнослужитель прежде всего начал с твердостью упрекать императора в предлагаемых осквернениях святыни [101] . Он, как оказалось, не знал, что сам русский генерал приказал поджечь торговые склады и колокольни и потом нас же обвинял в этих ужасах для того, чтобы торговцы и крестьяне объединились с дворянством против нас!
101
Факты осквернения русских храмов, разграбления церквей и насилия над священнослужителями со стороны наполеоновских солдат, вне всякого сомнения, были. Тому есть многочисленные подтверждения. Вообще же, степень религиозности французских солдат была невелика. К религии они во многом относились весьма вольно. Этому способствовала Великая Французская революция, нанесшая сокрушительный удар по устоям католической церкви. (Один из лозунгов Французской революции был: «Попов и аристократов на фонари!») В письме аббата А. Сюрюга (Adrien Surugue), отправлявшего службу во французской церкви Святого Людовика в Москве в сентябре-октябре 1812 г., повествуется об отношении солдат Великой армии к религии. Сюрюг писал, что за все время пребывания Наполеоновской армии в Москве, в церкви, где он служил, появилось только четыре или пять офицеров из старых фамилий Франции; из 12 тысяч солдат Великой армии, умерших в Москве, только двое были похоронены по христианскому обряду, а всех остальных зарыли в «близлежащем саду»; единственным проявлением религиозности солдат было желание окрестить детей, а «в остальном религия для них пустой звук». Польские, испанские, немецкие, итальянские, португальские солдаты Великой армии отличались большей религиозностью, нежели французы. (См.: Земцов В. Н. Битва при Москве-реке, с. 185–186).
Император внимательно выслушал попа и спросил:
— А ваша церковь была сожжена?
— Нет, государь, — отвечал поп, — Бог могущественнее вас, и он защитил ее, потому что я открыл ее двери для всех несчастных, которых пожар города оставил без крова!
— Вы правы, — возразил Наполеон. — Да, Господь позаботится о невинных жертвах войны. Он вознаградит вас за ваше мужество. Идите, добрый пастырь, и возвращайтесь к вашему посту. Если бы все попы следовали вашему примеру, если бы они не изменили низким образом миссии мира, возложенной на них небесами, если б они не покинули храмов, которые делает священными одно их присутствие, то мои солдаты уважили бы это святое убежище, потому, что мы все христиане и наш Бог — ваш Бог!