Походный барабан
Шрифт:
— Нет.
— Он обладает большой властью среди исмаилитов, но лишь недавно появился в Аламуте. Говорят, что он так же могущественен, как Синан, он является правой рукой Синана, его защитником, начальником его шпионов. И ходят слухи — а слух не в силах остановить даже стены, — что с той поры, как появился он там, горести и беды обрушились на раба по имени Кербушар. Этот раб стараниями и усердием добился для себя достойного положения, но с приезда аль-Завилы его неизменно используют для самых унизительных работ. Похоже на то, что аль-Завила желает породить в нем гнев и непослушание, чтобы
— Тогда нам надо поворачиваться побыстрее, ибо терпение моего отца столь же мало, сколь велика его сила.
Мы долго беседовали, и я услышал о многом, потому что Хатиб знал все базарные сплетни, и ничто от него не ускользало. Прежде всего мне следует устроиться и утвердиться, ибо официальное признание и одобрение моего присутствия совершенно необходимо. Зная пути власти, я сомневался, что мне придется долго ждать.
Аль-Завила? Это имя не было мне знакомо. Тогда почему он так ненавидит отца? Ведь для того, чтобы такой вельможа даже просто заметил отца в его теперешнем положении, он должен питать к нему лютую ненависть.
И он приехал только недавно? Может быть, это какой-то мой враг?
Я не знал такого человека, и память мне ничего не подсказывала.
Табриз, как сообщил мне Хатиб, знаменит роскошью своих ковров и своими книгами; а мне нужен был коврик для молитв.
Встреча с Хатибом вернула мне надежду, и вовремя, а то меня уже осаждали сомнения: как могу я добиться успеха там, где потерпели неудачу цари и императоры? Однако Хатиб был человеком с тысячью дарований, умел хорошо слушать и располагал хитрыми окольными путями для добывания знаний, сокрытых от глаз и ушей людских.
Не прошло и часу, как появился толстый евнух, пыхтя от усердия:
— О благосклонный! Я пришел по велению эмира! От могущественного и ученейшего Масуд-хана! Он просит снизойти и удостоить его твоим присутствием!
— Скажи твоему господину, что его желание — честь для меня. Всем известны его благородство, его великолепие, его богатство и могущество! И если он желает, чтобы сей смиренный явился к нему, то я явлюсь!
Таковы прелести светской жизни, которая часто превращает в лжеца даже лучшего из людей.
Я никогда и слыхом не слыхивал о Масуд-хане и представления не имел, был ли он благородным, великолепным и богатым; однако, глядя на все с точки зрения своих проблем, я надеялся, что он обладает всеми этими тремя достоинствами. Впрочем, он эмир — а видя богатство города, как и нужду бедных, я не сомневался, что кто-то умело выжимает сок из этого апельсина, — значит, он вполне мог быть богат.
Однако нужно было думать и о многом другом. В мои намерения входило показаться на базаре, ибо то, о чем здесь шепчутся, отзывается эхом в стенах Аламута. Кроме того, поскольку я теперь заделался мусульманином, то желал иметь молитвенный коврик. Такие коврики уже начинали употреблять женщины и очень богатые люди, и, поскольку я хотел утвердиться в людском мнении как человек весьма богатый и выдающийся, то молитвенный коврик мог сыграть немалую роль.
Силой проломить стены Аламута пытались многие — и безуспешно; проникнуть туда украдкой сквозь густую сеть шпионов невозможно. Любой чужак оказывался под подозрением. Следовательно,
В Табризе ткали ковры нескольких видов, но в этих местах «гюрдес», или турецкий узел, начинал приходить на смену персидскому узлу «сехна». Город издавна славился своими ткачами, хотя промысел этот сильно пострадал от турецких вторжений. Теперь турки обосновывались в самом Табризе и в окрестностях его и вносили в здешнее ремесло свои методы ткачества. «Стеганый» стиль был подходящим для народа, застилавшего коврами полы в шатрах. Турки вторглись в эту страну не менее, чем за сто лет до моего времени, но их способы ткачества медленно вытесняли персидские.
Сама идея молитвенного коврика была внове, хотя мусульмане, будучи вне дома или в дороге, отмечали небольшие площадки, чтобы не подпустить к себе посторонних во время молитвы. Часто такие площадки отмечали прутиками или камешками. Несмотря на то, что мусульманская религия имеет много общего с христианской или иудейской, ибо все они — Люди Завета, истинный мусульманин никогда не станет молиться там, где почву сделали нечистой стопы иудеев или христиан.
При отсутствии воды верующий омывает руки песком или землей, ибо перед молитвой полагается совершить омовение. При нем должен быть «киблех» — небольшой компас, чтобы определить, в какой стороне находится Мекка, и «тесбет» — четки.
Благочестивый мусульманин молится пять раз в день; молитве предшествует омовение лица, рук и ступней ног. Водой должны быть очищены уши, которые слышали зло. Омываются глаза и уста, которые видели или произносили зло. Когда мусульманин моет руки, он зачерпывает воду ладонями, как чашей, и поднимает их, чтобы вода стекала к локтям.
От этого обычая омовения рук перед молитвой мы, врачи, заимствовали манеру мыть руки именно таким образом — от кистей к локтям, поскольку существовал обычай сотворять молитву перед каждой операцией.
После омовения правоверный должен опуститься на колени на отмеченное место или на коврик, склонившись ниц так, чтобы коснуться коврика лбом.
В годы жизни Мухаммеда существовал обычай поворачиваться при молитве в сторону Иерусалима, но после смерти пророка стали молиться, обращаясь в сторону Мекки.
Приверженцы различных религий с древнейших времен пользуются при молитвах циновками или ковриками, так что идея эта для араба, турка или перса не нова.
Молитвенные коврики, выставленные на продажу в Табризе, были прямоугольными, с замысловатой отделкой по краям, украшенным изящным растительным узором. В головной части, внутри каймы, имелась полоска шириной около четырех дюймов и длиной не менее двух футов, где была начертана стилизованными буквами цитата из Корана по-арабски. Ниже этой полоски, образуя фон для молитвенной арки, располагалось поле сапфирово-синего цвета, по которому вился сложный узор.