Походный барабан
Шрифт:
— Разве не правда, что туда может войти или выйти оттуда только ассасин? Значит, ты исмаилит?
— Кто я только ни есть… но я никогда не участвую в религиозных разногласиях. Обряды веры не занимают места в разуме Аллаха. По-моему, здесь важен лишь дух.
Немного помолчав, я добавил:
— Когда я вернусь из Аламута, я отправлюсь в Хинд, в Анхилвару.
— Ты знаешь мой город?
— Пока ты не произнесла это название, я никогда о нем не слышал.
Пока рабы наполняли наши стаканы, она опустила глаза к столу. Понимают ли они
— Ты не должен приезжать.
— Но если я хочу увидеть тебя снова?
— Мусульмане, которые приходили в мой город, приходили как враги.
— Значит, меня будут считать врагом? Если необходимо, я могу появиться как христианин, как хинду, как огнепоклонник, или просто как… поклонник.
— Это ничего не даст.
— Что может поделать воля там, где приказывает сердце?
На другом конце зала музыканты начали играть на китаре и кимандже, и по комнате поплыла тихая музыка.
— От музыки твоей красоты, — сказал я, — шелестят листья моего сердца.
Она подняла на меня глаза:
— Однако я тонкая, о ученый, а не такая пухленькая красотка, каких предпочитают турки.
— Но я не турок, Сундари, и даже не перс.
— Так какой же род красоты ты предпочитаешь? Такой, как у… как там её зовут? Валаба? Сюзанна?
— Мужчина, не познавший многих женщин, не может по достоинству оценить одну.
Ее глаза заискрились смехом.
— Ты, оказываешься, не такой уж… беспомощный. Когда ты беседовал со своим слугой, мне было даже больно за тебя. Все эти девушки воспользовались тобой, одержали над тобой верх! Ты не боишься, что я сделаю то же самое?
— Трепещу… от надежды и ожидания.
Она расхохоталась:
— Ибн Ибрагим, ты направляешься в Аламут, а я — в Анхилвару. И на том все кончается. Мы не встретимся снова.
— Но ведь есть эта ночь?
Сундари снова взглянула мне в глаза, словно эта мысль была для неё неожиданностью.
— Этой ночью я буду спать; а назавтра мы разъедемся.
— А я этой ночью, — сказал я, — буду гулять по саду, гулять под деревьями, наблюдая, как светлячки рассеивают искры в ночи. Но я буду не один, потому что со мной будут мои мысли о тебе.
Она грациозно поднялась и оглянулась на меня; и глаза её были как озера тьмы, в которых живет красота. Как похожи на цветок её губы! Как мягки щеки! Как нежна кожа!
— Спокойной ночи, мудрый ученый. Посмотри ещё раз на свои звезды.
— Их послания яснее, если читать их вдвоем.
Когда я поднялся, она начала уже поворачиваться, но задержалась:
— Я отправлюсь в Анхилвару, а оттуда в Каннаудж, а в Каннаудже меня выдадут замуж за друга царя.
Вот как…
У меня потемнело в глазах, словно распахнулась передо мной черная бездна отчаяния и пустоты.
— Все равно! Сегодня ночью, — повторил я, — я буду гулять в саду.
Глава 51
Бледная ладонь лунного света ласкала садовые ворота, и там, где меж деревьев лежали тени,
Один, окутанный плащом тени, шагал я там, где аромат жасмина наполнял воздух. Зашуршал лист, потом все стихло.
Где Сундари?
Я, который был неуязвим, сейчас больше не был им, ибо узнал теперь, что такое любовь, и узнал слишком поздно. Этот звук! Звук, подобный рокоту походного барабана, — это сердце мое печально бьется в пустоте моей души.
Аламут ждет, свет луны ложится на его крутые пики, но для меня настала пора печали. На протяжении одного вечера нашел я то, чего желал больше всего на свете, — и потерял. Печаль окутала меня, но нет такого меча, который мог бы рассечь нить любви, и нет кинжала, которым можно было бы пронзить бедствие, обрушившееся на меня.
Придет ли Сундари? Придет ли она ко мне в свете луны, в час, когда поет соловей? Кто эти солдаты-раджпуты — защитники её или сторожа? А если они обнаружат её со мной?..
Как похожи на годы минуты, когда ждешь ту, что любишь! Где Сундари… Где?
При каждом намеке на звук я быстро оборачивался, руки мои были готовы к объятиям, губы к поцелуям; но только листья шелестели, только листья потирали свои бледно-зеленые ладони, шевелили своими бледными губами.
Я глупец! Она не придет. Зачем ей приходить ко мне? Она — Сундари Деви, девушка из царского рода раджпутов! Девушка, которая может выйти за царя или за царского друга!
А кто я? Некоторые зовут меня ученым, но лишь мне ведомы истинные глубины моего невежества. Я — лекарь, фигляр, купец, бродяга… бездомный, безземельный человек с мечом.
Кто я таков, чтобы надеяться, что она полюбит меня мгновенно, как я полюбил ее? Я — дурак, ничтожный дурак, несчастный дурак, дурак, шагающий на звук пустого барабана, который он зовет судьбой.
Я, который осмелился думать о спасении раба из стен Аламута, я сам сделался рабом темных глаз и длинных черных ресниц, стройной талии и изящных рук!
Но… почему бы и нет? Если мужчина должен быть рабом, то почему бы не рабом этих прелестей?
И можно ли назвать рабом того, у кого в руках меч? Неужели я позволю, чтобы её увезли в Индию? Может, отбить её у стражей-раджпутов? Сколько их? Двадцать? Дважды двадцать? Такая награда стоит крови!
Однако в мой воспаленный мозг проникло прохладное дыхание рассудка. Если я в чем-то разбираюсь, то в бойцах… а эти раджпуты — настоящие бойцы. Нужно быть круглым дураком, чтобы решиться на такую попытку.
Звук?! Дальний звук… дверь закрылась? Или что-то упало с дерева в дальнем углу сада? Один, в тени, затаив дыхание, я ждал.
Придет ли она? Или где-то в своих покоях готовится ко сну, смеясь при мысли обо мне, ожидающем в саду? Действительно ли обещали её глаза то, что боялось выдать её сердце? Или обещание, которое я прочел в этих глазах, порождено лишь моим воображением?