Походный барабан
Шрифт:
Вот и конец моей личине. С этой фразой Ибн Ибрагим умер.
Потом он вышел на свет, я же сделал полшага вперед — и остановился, окаменев от изумления.
Махмуд!..
Однако это был уже другой Махмуд, он изменился. Он погрузнел, черты лица огрубели, взгляд стал жестче.
— Да, — согласился я, — времени прошло много.
Он жестом пригласил меня сесть, я скрестил ноги и уселся на подушку, тщательно устроив меч так, чтобы рукоять была у меня под рукой. Он заметил это — и усмехнулся.
— Меч тут бесполезен, Кербушар. У меня тысяча вооруженных воинов. Ты и пошевелиться не сможешь, если я того не пожелаю.
— А я так думал, что ты на службе у принца Ахмеда…
— У этого дурака! Он меня прогнал.
— А что же ты такого наделал? Попытался подступиться к Азизе?
У него по лицу пятна пошли от гнева, и я понял, что угадал. Махмуд верил, что она флиртовала с ним, когда узнала меня тогда, в Кордове…
Тогда он был человеком тщеславным, слабым. Теперь он стал старше, неизмеримо сильнее, однако тщеславен по-прежнему… а может быть, и слаб по-прежнему.
— Теперь это неважно, — произнес он самодовольно, — они мертвы.
— Мертвы?!
Его зубы оскалились в гримасе, которая должна была обозначать улыбку, но слишком в ней было много ненависти:
— Я убил их. Сначала принца Ахмеда… это было сделано на улице, отравленным кинжалом.
То, что Махмуд злопамятен, я знал хорошо, но что он мог опуститься до такой мерзости, мне все же не верилось. Это показывает, как много мне ещё предстояло узнать о человеческой природе… Или о нечеловеческой природе. Судя по тому, как изменился Махмуд, и по моему собственному положению, мне лучше пересмотреть свои мысли — и немедленно.
Осторожность… я должен быть предельно осторожен.
— Ты можешь отдать приказ убить человека? Или ты дал Синану повод для его убийства?
— Аль-Завила может приказать убить любого, — холодно глянул он на меня, — кого угодно.
— А кто это — аль-Завила?
Он снисходительно улыбнулся:
— Аль-Завила — это я.
Махмуд — аль-Завила?!
Надеюсь, в моих глазах не отразилось ничего.
— Ты слыхал обо мне?
— Ничего существенного, — ответил я. — Только имя это упоминается то там, то здесь. Когда говорят об Аламуте, всегда всплывает твое имя.
Я видел, что он доволен. Этот человек всегда был тщеславен. Стоит запомнить…
— Ты знаешь, почему ты здесь оказался?
— Мне сказали, что со мной желал поговорить Синан…
Я замолчал, ошарашенный внезапной мыслью: да знал ли Синан вообще, что я в крепости? Конечно, в пределах слышимости здесь должны быть шпионы…
— Я алхимик и врач. Я надеялся побеседовать с ним, ибо его интересы широко известны.
Махмуд неприятно улыбнулся:
— Его нельзя беспокоить из-за таких, как ты. Он не знает, что ты здесь. На самом деле это я заманил тебя сюда по особой причине, потому что ты — лекарь и хирург… В конце концов, — на лице его появилась теплая улыбка, — мы можем быть друзьями, разве нет? У нас с тобой было много интересных, хороших бесед, и мне порой не хватает их…
На миг я чуть было не поверил ему. Да, у нас было множество долгих бесед, очень много бесед обо всех вещах, о которых разговаривают между собой молодые люди, имеющие какие-то мысли в голове. Его бедой всегда было, что он хотел знать, но не хотел преодолевать трудности учения.
— Ты мог бы быть здесь полезен. А что касается Синана, то он занят другими делами.
— Мне было бы это по душе, — заметил я, — место это интересное.
— Это самая сильная крепость на земле, — похвастался он. — Никто не в силах её захватить. Многие пытались; был один такой, который вел свое войско, чтобы уничтожить Аламут, но однажды утром он проснулся и обнаружил рядом со своей постелью вонзенный в землю кинжал. Этим кинжалом была приколота записка, которая напоминала ему, что так же легко кинжал мог оказаться и у него в сердце. И он увел свои войска туда, откуда они пришли.
— Мне все же хотелось бы увидеть Синана.
Он жестом отмел эту мысль:
— Он слишком занят. Ты — моя забота, и только моя.
И снова дружески улыбнулся:
— Ты можешь помочь мне, Кербушар. Я послал за тобой, потому что мне было известно, как почитают тебя некоторые из лучших врачевателей Кордовы за твои познания в медицине.
— Ты нуждаешься в лекаре?
— Не я… Другой человек. Любимый раб… Ты, я уверен, не откажешь мне?
— Я принес клятву Гиппократа. Я никому никогда не откажу в помощи.
— Прекрасно! — Он резко поднялся (за разговором мы успели поесть). — Ты приехал издалека… Поговорим утром.
Меня отвели в отведенный мне спальный покой, куда ещё раньше доставили мои седельные сумки и поклажу.
Дверь закрылась, и я услышал, как щелкнула задвижка массивного замка. По каменному полу коридора снаружи зашаркали шаги. Стало быть, я заперт, и у двери поставлена стража.
Я быстро пересмотрел свои вещи. Веревка исчезла!
Значит, я в западне.
Помещение, где лежал мой соломенный тюфяк, выходило на внутренний двор. Ни одно из окон не было обращено к наружной стене крепости, а если бы даже и было такое окно, то им нельзя было бы воспользоваться, потому что мы были слишком высоко над землей. Не поможет здесь и мое искусство лазать по голой скале, которое выручило меня в Испании. Махмуд должен знать об этом, ведь именно из-за его предательства оказался я тогда в тюрьме.
Перемена в Махмуде обеспокоила меня. Теперь он уверен в себе, потому что в руках у него появилась власть. По этой причине он стал сильнее и опаснее. Что бы он ни замышлял насчет меня, это могло быть только зло. Каждое мгновение мне нужно держаться с ним начеку.
Однако прежде всего я должен отыскать отца и место, где его держат. Кроме того, мне нужно выяснить порядок смены караулов и посмотреть, нет ли другого способа бежать из Аламута. И нужно как-то дать знать отцу, что я здесь, ведь он знает здешнюю обстановку лучше, чем я, и он, конечно же, думал о побеге.
Аль-Завила мучил моего отца, и теперь я знал, почему. Мой отец страдал из-за ненависти Махмуда ко мне.
Я тщательно рассмотрел свое положение. Синан, по-видимому, ничего не знает о моем присутствии. Но предположим, что Синана можно поставить в известность… А вдруг он заинтересуется моими познаниями в алхимии? У всех алхимиков, где бы они ни жили, есть общие интересы, и они часто делятся друг с другом идеями или химическими методами.
Аль-Завила, вдруг вспомнил я, это место на африканском побережье. Должно быть, Махмуд — выходец оттуда. Это знание мне ничем не поможет, но оно чуть-чуть проясняет картину. Подозреваю, что он бербер. Терпимые отношения между берберами и арабами — в лучшем случае временные. Надо думать, думать!..