Походный барабан
Шрифт:
Из собранных трав я приготовил несколько препаратов, растерев сухие листья в порошок и завернув их в клочки бумаги; эти пакетики я спрятал в складках своего тюрбана.
Может быть, это мой последний день на земле.
Надо смотреть правде в глаза. Если я убегу отсюда и спасу отца, то это будет по меньшей мере чудо. В таком месте оружие может помочь, но не может принести победы.
Как это я сказал в тот вечер в Константинополе?
«Мой разум — мой меч».
Так и должно быть.
В коридоре послышался шум поспешных шагов, и дверь рывком
На пороге стоял Махмуд, глаза его горели ненавистью.
— Что ты сделал? Если ты думаешь ускользнуть от меня…
Улыбаясь, я припомнил поговорку: «Кого боги хотят погубить, того вначале лишают разума».
Моя улыбка привела его в бешенство, чего я и ожидал, так что я подлил масла в огонь:
— Ускользнуть от тебя? Ты ещё не понял ситуацию, Махмуд. Это тебе от меня не спастись.
Его ярость меня изумила, и я узнал о Махмуде ещё кое-что. Став старше и сильнее, он ещё и стал полностью нетерпимым к ограничениям своих желаний, нетерпимым до такой степени, которая граничила с умственной неуравновешенностью.
— Какова причина твоей вспышки?
— Синан желает видеть тебя!
Удалось ли мне поколебать его самоуверенность?
— Махмуд, когда ты уже научишься учитывать не только то, что делаешь сам, но и то, что могут делать другие? Синан — великий мастер интриги, а ты — всего лишь ученик. Можешь быть уверен, он знает о твоих замыслах больше, чем ты подозреваешь. Если ты считаешь, что когда-нибудь сможешь занять место Синана, то глубоко ошибаешься…
Конечно же, он думал об этом, ибо верность была Махмуду неведома. Кем бы ни был его очередной господин, он тут же начнет пытаться вытеснить его. Он любил власть, терпеть не мог склоняться перед нею, однако был из тех людей, которые могут убить злобно и внезапно, просто от раздражения. Я шел по тонкой черте между его властолюбием и своей смертью.
Рашид ад-дин Синан был знаменит величием, которым окружил свое положение.
Он никогда никому не позволял присутствовать при своей трапезе. Он много слушал, а говорил мало и только после тщательного рассмотрения дела. Появляясь на людях, вел себя осторожно и правил более за счет силы своей личности, чем за счет страха.
Исмаилиты пользовались убийством как средством ведения войны, поставив на это средство, поскольку у них не было большого войска. Выбранный ими способ был поистине смертельно действенным.
Синан, однако, не пренебрегал и дипломатическим искусством, улаживая дела своей секты.
Славился он также чудесами, которые ему приписывала молва; впрочем, осталось не установлено, в какой степени эти чудеса объяснялись вторым зрением, передачей мыслей или ясновидением. Те же самые результаты можно легко получить, владея некоторыми тайными сведениями.
Как-то на диспуте по религиозным вопросам он предсказал смерть множеству своих противников. Синан сообщил каждому день и место его смерти, и все они умерли примерно так, как он напророчил.
Ни один из этих сорока человек не умер от кинжала, так что Синана стали
Я не зевал и глядел в оба, когда меня вели в длинный зал, где на возвышении сидел Синан. Пока мы приближались, он смотрел на нас долгим, внимательным взглядом.
Стража остановила нас примерно в пятнадцати футах от него. Не обращая внимания на Махмуда, он пристально изучал меня.
— Ибн Ибрагим или Кербушар, почему ты назвался не своим настоящим именем?
Исмаилиты, с точки зрения мусульман старого толка, считались еретиками, и среди них было немало вольнодумцев, поэтому я отважился на откровенность:
— Чтобы было проще путешествовать и чтобы избежать пересудов. Я не могу сказать, что я христианин, не могу ещё считать себя и истинным мусульманином, хоть и изучал Коран.
— Кто же ты тогда?
— Я вопрошатель, о светлейший, искатель знания. Я немного лекарь, географ, а когда появляется благоприятная возможность для опытов — немного алхимик.
— Ты знал Аверроэса?
— Он был моим добрым другом. И Иоанн Севильский тоже.
— А зачем ты пришел в Аламут?
Махмуд начал что-то говорить, но я опередил его:
— Меня пригласили приехать. Я понял это так, что приглашение исходит от тебя. Я поспешил принять его, ибо наслышан о твоих великих познаниях в алхимии, но, когда прибыл, то обнаружил, что это Махмуд аль-Завила пригласил меня. Он мой старый враг ещё по Кордове.
Синан жестом приказал Махмуду молчать.
— Какова была природа вашей вражды?
— Прости, о великолепный. Я не сказал, что считаю его врагом. Это он питает ко мне вражду. Правда, — добавил я, — я не склонен к всепрощению… Мы дружили, когда были студентами в Кордове, пока я не бежал из города с девушкой. Когда мы возвратились, то были схвачены и выданы Махмудом принцу Ахмеду.
— Принц Ахмед, говоришь ты? И Азиза? — У Синана изменилось выражение лица, глаза стали внезапно холодными и внимательными. Он взглянул на Махмуда, потом опять на меня. — Я слышал эти имена.
Махмуд был смертельно бледен. Со всем доступным мне искусством я топил его корабль, — но пользовался для этого лишь правдой. Махмуд мог добиться моей смерти, но теперь ему приходилось беспокоиться прежде о своей собственной жизни.
— Я полагаю, — заметил Синан, — что принц Ахмед должен был вознаградить за такую услугу…
— Он так и сделал, о великолепный. Он дал Махмуду высокий пост рядом с собой.
— А-а… — Синан барабанил пальцами по колену.
То, что я сказал, могло насторожить его в отношении к Махмуду, могло даже уничтожить Махмуда, но оставалась ещё неясность в отношении моей собственной безопасности, а я чувствовал, что разговор подходит к концу.
— О светлейший, тебя считают одним из величайших знатоков алхимии. Я надеялся поучиться, сев у ног твоих, и… — я помолчал ровно столько, сколько следовало, — и обменяться мыслями. У меня было несколько поистине любопытных открытий, причем такого рода, которые могли бы заинтересовать тебя.