Походный барабан
Шрифт:
Схватив небольшую гроздь бананов, он сунул её мне:
— Возьми ещё вот это… Но только уйди. Я бедный человек… Я тебе ничего плохого не сделал… Я не знал… Я только думал…
Схватив бананы с его ладони, я грозно взглянул на него, а потом неспешно двинулся прочь, в душе радуясь своей удаче. Воистину, есть сила в слове…
На ходу я съел бананы, а за ними и апельсин. Он был перезрелый и не пришелся мне по вкусу, но все же это была еда. Потом я ополоснул руки в фонтане и вытер о рубашку. Теперь, когда желудок чем-то наполнился, я воспрянул духом. И начал раздумывать о месте для ночлега.
Если бы для этого потребовались проклятия, уж я бы придумал самые ужасающие; однако должно найтись решение попроще. Почему я должен валяться в холодной уличной пыли, если мог бы положить голову на плечо какой-нибудь состоятельной вдовушке, взыскующей утешения? Однако, увы, если здесь и имеются такие, то внешность моя в этих лохмотьях не вызовет их благосклонного взгляда.
Любопытно, что успех создает вокруг себя некую особую атмосферу, благоприятную для дыхания красивых женщин. Несомненно, это следует из каких-то физических законов, из неких особенностей женского инстинкта или природы женских законов самосохранения.
Несмотря на изорванную в клочки одежду и обожженное тело, моя смекалка осталась при мне. Где-нибудь да как-нибудь, а постель я себе отыщу.
Угас последний свет дня, боковые улочки загородились ставнями и закрылись на все запоры, превратившись в безжизненные мрачные провалы.
Есть в Кордове освещенные улицы, но по ним расхаживают молодые щеголи, буйные компании солдат, люди из благородного общества. Многих из них я знаю, но никого не могу числить среди своих друзей… Может быть, удалось бы выпросить несколько монет?
Нет, такое не к лицу сыну Кербушара.
Мои ноги непроизвольно понесли меня в узкий переулок между двумя высокими стенами из высохшей на солнце глины; за одной из них раздавался женский голос, что-то тихо напевающий. Одинокий голос грустно выводил незамысловатую песню о любви… На фоне звука падающей воды.
Я прикинул на глаз высоту стены. Последнее дело, когда тебя схватят на женской половине мусульманского дома. Мужчин в таких случаях убивают или, по меньшей мере, кастрируют.
И тем не менее…
Я подпрыгнул, ухватился за край, подтянулся и лег на стену плашмя. Заглушила ли музыка шум? Пальцы пробежали по струнам китары, и вновь послышался грустный голос и полилась песня, полная тоскливых воспоминаний о пустыне, барханах и пальмах, о черных шатрах бедуинов.
Слова вопрошающе звучали в ночи; падала с тонким звоном вода в фонтане, и над всем господствовал густой запах жасмина и ощущение восхитительной прохлады после дневного зноя. Перебросив ноги через стену, я спрыгнул на землю, и музыка струн притихла и угасла совсем, оставив после себя лишь воспоминание о звуках.
На улице, которую я так вовремя покинул, послышались шаркающие шаги — но я был уже здесь, стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бедра, и оглядывался вокруг.
— Кто ты такой и чего хочешь?
Это не был голос перепуганной девушки или женщины из гарема: вопрос был задан совершенно другим тоном. Неожиданно уверенный, это был голос женщины, привыкшей повелевать.
Выручить меня могла только откровенность.
— Я — человек, у которого нет денег, зато превеликое множество врагов. Моей единственной пищей за несколько дней была горстка фруктов на рынке, и мне негде приклонить голову на ночь… Однако, несмотря на мои лохмотья, — я человек чести, воин и сын воина, человек, который может вести корабль, слагать стихи, рассуждать о законах людей и народов, драться на поединке или лечить раны.
— Покинь этот сад немедленно тем же путем, каким попал сюда. Если мне придется позвать рабов, они убьют тебя.
— Нет спасения от судьбы, предначертанной Аллахом, — произнес я шутливо-лицемерным тоном, — но ведь не мог он предначертать, чтобы меня послала на голодную смерть столь прекрасная женщина? Если я очутился здесь, то только из-за тебя, только твой голос и твоя песня тому причиной. Она воззвала ко мне… И у меня не было иного желания, как только откликнуться на зов.
Придвинувшись на шаг ближе, я добавил:
— Ты видишь перед собой кельта, сына Кербушара-Корсара, скитальца, человека, лишенного дома, семьи и земли, но если тебе нужен меч, то мне знаком звон клинка.
— Ты должен уйти…
Не послышалось ли мне, что сопротивление в её голосе ослабло? Он смягчился? Мелькнула нотка возрастающего интереса?.. Самое крупное преимущество мужчины в битве полов — женское любопытство…
Она все ещё находилась в тени, недоступная для моих глаз, но голос принадлежал женщине явно молодой и хорошего воспитания.
— Если ты выгонишь меня из своего сада, мои враги могут схватить меня… А если им это удастся, меня удушат.
— Эти твои враги, о которых ты все говоришь… Кто они?
Ну и проницательность у нее! Она ловко расставила мне ловушку, однако приходилось идти на риск. Может быть, я попал в сад врага — слуги или сторонника моих преследователей…
Но все равно, до сих пор мне не пришлось разувериться в честности. Буду держаться этой линии и дальше. Деваться некуда — нужно поставить все на кон и надеяться, что верх возьмет чувство, а не политические пристрастия.
— Принц Ахмед — мой враг, и Ибн Харам тоже.
Женщина немного сдвинулась с места, — по-видимому, чтобы лучше разглядеть меня, потому что сама по-прежнему оставалась в тени.
— Чтобы завести таких врагов, мало быть просто кельтским искателем приключений… Что-то я не слыхала, чтобы принц Ахмед… о-о?..
Она остановилась, словно что-то припоминая:
— Принц Ахмед? Так ты, значит, тот самый человек? Тот, что провел неделю с невестой принца Ахмеда? Если так, то за тебя поднимали в Кордове не один тост…