Похоронный агент
Шрифт:
У её мужа редко возникали плотские желания к своей супруге из-за почти ежедневных алкогольных излишеств, но от этого ревность у него к жене только возрастала, часто переходя в побои. Но в таких случаях неверная жена не ждала безропотно, когда муженёк её поколотит, а сама переходила в атаку и давала достойный отпор садисту, когда он бывал сильно пьян и не мог контролировать свои действия. В тех же случаях, когда гнев у мужа проявлялся до того, как он напьётся, она просто убегала из дома, чтобы не быть избитой. Но иногда ей всё же доставалось от мужа, несмотря на то, что она хорошо знала его непредсказуемость действий в процессе очередных разбирательств в измене, и тогда мать Лизы ходила на работу в чёрных очках и в платочке, повязанном, как у монашки. Но эта скромна экипировка только подзадоривала искателей плотских развлечений, и вид монашки в чёрных очках их возбуждал дополнительно, и они не разочаровывались в предвкушениях, получая долю бурной ласки от побитой супруги портового грузчика.
Все эти сцены родительской жизни с изменами, ревностью и побоями с грязными оскорблениями друг друга проходили на глазах у маленькой Лизы. Частый вид физического
– Пока ты, потаскуха, шляешься там по ночам, я горбачусь, деньги зарабатываю для доченьки на приданое! – кричал на жену отец.
– Всё, что ты зарабатываешь, всё и пропиваешь! Кормилец хренов! – парировала его жена. – А вот я всё в дом тащу с работы, и продукты, и постельное бельё для доченьки!
– А я что, не тащу?! – возмущался негодующе супруг. – А кто тогда всё это в дом принёс? Ты что ли, шлюха психбольничная? – и разводил крючковатые ручищи в стороны силясь показать награбленное им на работе – табуреты, полки, раковину, унитаз и прочую домашнюю утварь, которую можно было унести на руках с выгружаемого судна.
Когда Лиза подросла, ей надоело разнимать дерущихся родителей, вернее, она привыкла к их постоянным дракам и просто стала убегать из дома, предварительно выклянчив у пьяного отца и пьяной матери какие-нибудь деньги на еду, и бродила по супермаркетам или ходила в кино. Но детективные фильмы и боевики Лиза не любила из-за постоянного вида домашнего насилия, поэтому ходила в кинотеатры на фильмы про любовь, особенно ей нравились фильмы, где в бедную девушку влюбляется импозантный богатый мужчина и женится на ней, несмотря на её беспутное прошлое, как в американском фильме «Красотка». Когда Лиза возвращалась домой после просмотренных фильмов о счастливой жизни, то заставала там храпящего папика на полу в прихожей, а маман, как всегда, дрыхла на кушетке с открытым ртом, как бы не успев договорить очередное обвинение в адрес мужа. Доченька ложилась спать на единственную кровать родителей, предварительно осторожно обшарив карманы у спящего папика в поисках денег. И если мать не успевала их вытащить у спящего, то брала себе половину из всех найденных, понимая, что когда папик проснётся, то опять начнутся разборки, кто стащил деньги. А оставляя часть денег, Лизонька позволяла ему думать, что половину зарплаты он просто пропил. Квартирка у них была маленькая, однокомнатная, расположенная на первом этаже ветхого двухэтажного деревянного многоквартирного дома с общественной уборной на улице, жутко, до слёз, воняющей хлоркой. Но всё равно этот старый дом ещё царской постройки битком был набит разношерстными жителями, тараканами и клопами. Здесь жили семьи портовых грузчиков, дворников, кочегаров и просто разнорабочих, а также ютились безработные, потерявшие всяческую надежду найти работу из-за постоянного пьянства, наркоманы и, как следствие, воры, бандиты и проститутки. Таких дома было два, стоящих друг против друга, и они имели в народе названия «Хи-хи» и «Ха-ха» за частые буйные пиршества по вечерам в квартирах этих домов. Между древними деревянными домами находился маленький двор, обрамлённый старыми ветвистыми деревьями, дающими прохладную тень в жаркие летние дни и защищающими от злых северных ветров зимой. Дворик на удивление был всегда чист и ухожен и напоминал чем-то японский садик. Старушки, доживающие свой век в этих домах и способные участвовать в пьяных оргиях из-за своей старческой немощности, с любовью ухаживали за двором, выращивали по его периметру долго цветущие цветы и травы, целыми днями сидели на лавочках, перемалывая косточки всем жильцам в этих двух домах, и строго следили за чистотой дворика. По вечерам, когда бабушки и старички уходили спать и темнота скрывала человеческие лица, под старыми липами собирались молодые люди брутальной внешности на «тёрки», где полушёпотом договаривались о предстоящих вылазках в центральный город и обменивались новостями о произошедших ночных событиях. Иногда возникали потасовки между «братками» из-за права контролировать увеселительные полулегальные заведения и злачные притоны. Как обычно, между «крышующими» грузчиков, так называемыми докерами, или доками, и «крышующими» водителей длинномеров, вывозящих грузы из порта, называемыми «шоферами», или «шефами». Но они всегда быстро заканчивались полюбовно, ведь «какие могут быть недопонимания между "брателами"?», до следующего мордобоя. Обе группировки постоянно пытались расширить зону своего влияния и помимо основной деятельности, такой как реализация нелегального и краденого товара в торговом порту и во время перевозок. Они принуждали владельцев развлекательных ночных заведений, угрожая физической расправой с несогласными, платить им «ясак» за подпольную продажу наркотических веществ, часто перехлёстываясь с другими официальными мздоимцами, желающими жить на дармовщинку.
Лиза постоянно видела эти сходки крепких парней у себя во дворе, возвращаясь по вечерам с кинотеатров, и иногда задерживалась возле них, чтобы послушать, о чём они говорят. «Братки» привыкли видеть возле себя молоденькую толстушку с этого двора и не обращали на неё внимания. Но постепенно, когда Лиза подросла и училась уже в старших классах средней школы, некоторые парни из ночных сборищ стали заигрывать с мясистой школьницей с ангельским личиком и склонять её к разнообразному сексу. Лиза всегда краснела и опускала ресницы от таких бесстыдных речей, но не уходила от них, продолжая слушать похабщину и замирая от предчувствия насилия над ней брутальных разбойников. Но похабники только обещали её изнасиловать, а сами удовлетворялись тем, что тискали и пощипывали школьницу за мягкие места, часто приговаривая:
– Какая ты у нас мясистая, Мяся, – и такая кличка вскоре закрепилась за ней среди «братков».
В своё время маленькая Лиза насмотрелась в психбольнице на всевозможные беспутства и бесстыдства, свободно бегая по палатам и комнатам заведения. Мать часто брала её с собой на работу во время школьных каникул, чтобы не оставлять одну дома и покормить больничной едой, а отправляя её обратно, заталкивала в Лизин школьный рюкзак всякую всячину, которую удавалось стащить, работая санитаркой, даже хозяйственное мыло и вафельные полотенца.
– Мам, зачем нам столько мыла и полотенец? – спрашивала недоумённо её Лиза. – У нас этим добром уже весь шкаф забит, класть некуда, а я всё тащу и тащу, плечи уже болят.
– Глупая, вот пойдём в субботу на базар, продадим всё это и на вырученные денежки купим тебе там новую футболочку, – подкупала Лизу маман.
Лиза мало верила обещаниям родителей купить ей обновки, у них на первом месте всегда была покупка водки и пива, и рано поняла, что деньги надо добывать самой для покупки сладостей и шмоток, а не ждать милости от «предков». На вечерних сходках «братков» (состоящих, в основном, из выросших детей портовых грузчиков) во дворике между двумя «буйными» домами Лиза старалась всегда присутствовать, а за нахальные облапывания её сексуально озабоченными просила денежку или какой-нибудь подарочек. Брутальные пацаны, не скупясь, давали толстушке разную мелочь или краденые безделушки типа цепочек, серёжек, колечек, часиков. Добытые таким образом вещички она носила в ломбард и при помощи сына владельца этого магазина обменивала на деньги.
Дело в том, что сыночек директора ломбарда, Вадик Узелков, учился в одном классе с Лизой и был в неё влюблён безутешно. Лиза, зная об этом, использовала его в своём маленьком бизнесе, не отвечая взаимностью. Вадик в их классе был самый щупленький, отвратительного вида, в очках с толстыми линзами. Его всегда сопливый огромный нос был красным от всевозможных простудных заболеваний, и Вадик им постоянно шумно втягивал в себя вытекающие сопельки или вытирал их рукавом, если не успевал всосать, чем вызывал отвращение у окружающих. Сам же Вадик старался при случае подчёркивать окружающим одноклассникам свою аккуратность и брезгливость к нечистоплотности других. У него всегда в школьном рюкзаке находились всевозможные салфетки и тампончики, которыми он почему-то забывал пользоваться, вытирая сопли своим рукавом. Эти бумажные полотенчики и салфетки клала ему мама, чтобы подчеркнуть его знатность как сына антиквара. Он всегда вытирал свои руки влажными салфетками после посещения мест общественного пользования, тщательно вытирал сиденье парты бумажным полотенцем перед тем как сесть, на школьном обеде салфеткой долго вытирал вилку и ложку перед тем как начать есть, чем вызывал смех у окружающих. Лиза тоже часто высмеивала Вадика за его показушную аккуратность и подтрунивала над ним за чрезмерную наглядную чистоплотность. Она пачкала его мелом, вытирала об его школьную форму свои вечно грязные ладошки и вообще старалась причинить Вадику всевозможные гадкие неприятности.
– Послушай, Вадик, меня интересует, что ты посоветуешь как лучший поборник чистоты в нашем классе, – начинала она всегда вкрадчиво и с наивным выражением на кукольном лице, втягивая его в очередную гадость на потеху класса. – В нашем доме уборная находится на улице, построена она из досок, и несмотря на то, что в ней предусмотрено аж пять отверстий для осуществления естественных надобностей, подступы к ним всегда обгажены кучками фекалий, так что встать перед дыркой порой просто некуда. А дело в том, что выгребная яма, расположенная под уборной, от частых дождей и испражнений заполняется до самого верха, и несведущий человек, усевшись над одной из дырок, может испачкать свой оголённый зад брызгами туалетной жижи, которые возникают от падания отходов их жизнедеятельности в неё в процессе дефекации. Местные жители, зная эту подлянку, всегда стараются присесть по нужде в сторонке от злобных дырок и невольно обгаживают все подступы к специальным отверстиям, заботливо выпиленным плотником в досках. И что самое интересное, всегда больше всех обгажено самое удаленное от входа, пятое очко, расположенное в дальнем углу уборной. Видно, посетителям этого заведения всё же немного стыдно гадить прямо на пьедестал, мимо дырок, но и выпачкать зад в вонючем растворе тоже не хочется, поэтому стараются удалиться подальше от входной двери, расположенной напротив первого отверстия, чтобы другому посетителю, вошедшему по нужде, не видно было, что сидящий гадит мимо дырки. А потом, по мере заполнения свободного пространства фекалиями, с пятого очка переходят к четвёртому, с четвёртого – к третьему и т.д. Но инстинктивно почти все всё равно стараются уйти подальше от входа, отсюда такая неравномерность степени обгаженности отверстий в уборной. Как ты считаешь, Вадик, что нужно сделать, чтобы избежать этого дисбаланса? Подскажи, как истинный борец за окружающую чистоту? – пытливо спрашивала его Лиза, преданно заглядывая в глаза.
Вадик сильно конфузился под взглядами одноклассников, окруживших их и тоже ожидающих ответа на коварный вопрос Лизки, и неуверенно отвечал:
– Ну, я не знаю, помыть, может быть, надо уборную.
– А чем? Воды там нет поблизости, – продолжала пытать его Лизка. – Может быть, твоими салфетками влажными вытереть обгаженный пьедестал в уборной?
Вадик пугливо пожимал плечами и затравленно смотрел по сторонам, ожидая от Лизки развязки рассказа.
– Не знаешь? А вот наш плотник нашёл выход из создавшейся грязной ситуации. Он прибил гвоздями специальные подставки под ноги по обеим сторонам каждой из дырок и при этом подошёл к этому делу вдумчиво. Находчивый столяр изготовил подставки разной высоты, самую высокую он установил на пятом очке, как на самом загруженном, а самую низкую – на первом, напротив входной двери, менее всех подвергающемуся осквернению, – закончила Лизка, злорадно похлопывая Вадика по впалой грудке своей мужественной дланью, да так, что он заколыхался, как коврик, под бурный хохот одноклассников.