Похороны викинга
Шрифт:
«Почем ты знаешь, что он у него?» – спросил Гунтайо – из двух подлецов он был более храбрым.
«Совершенно ясно, – ответил Болдини. – Это шайка великосветских воров. Они спрашивали меня: выдают ли воров из легиона… я угадал это еще в Оране. Они без счета швыряли деньги… Ночью во дворе я подслушал их разговор: они говорили о похищении какой-то драгоценности и о тридцати тысячах фунтов. Один из них, которого зовут Майк, сказал, что хранит эту драгоценность на животе, – я ясно слышал, – он сказал: как кенгуру. Он никогда не снимает пояса с драгоценностями… Тысяча франков тому, кто достанет мне пояс. Я попробую продать камни в гетто дороже тысячи… Я потушу ночник. Один из вас сможет заткнуть ему рот и держать его, пока дугой будет снимать пояс. Потом в темноте вернетесь к своим кроватям…»
– Он долго еще болтал, этот Болдини, но, кажется, их не уговорил, – закончил милейший Мари.
Дигби и я сильно смеялись, когда Мари упомянул о кенгуру. Когда он кончил, Майкл, улыбаясь, сказал:
– Этот дурак подслушал шутку и все перепутал. Но мы очень вам обязаны, друг Мари.
– Он не дурак, – качая головой, сказал швейцарец. – Он вдобавок мерзавец, и опасный мерзавец.
Мы наполнили милого Мари печеньями и медом и, еще раз поблагодарив его, пошли к казармам.
– Ты действительно носишь денежный пояс на теле, Майкл, – сказал я. – Дай мне его на сегодняшнюю ночь, может статься, что он все-таки уговорит своих очаровательных друзей.
– Зачем он тебе? – спросил Майк.
– Видишь ли, ты сможешь свободнее действовать. Кроме того, они убедятся, что ты никакого пояса не носишь.
– Чепуха, – ответил Майкл.
– Здорово весело, – рассмеялся Дигби – Я буду носить на животе кирпич и делать вид, что это рубин. Если Болдини стащит его, я не буду протестовать, пусть оставит его себе на память.
Мне это дело не казалось слишком веселым. Я помнил, что итальянцы всегда отличались умением обращаться с ножами. Майкл мог не проснуться в одно прекрасное утро. Его могли найти с ножом или его собственным штыком в сердце… даже наказанием виновника убитого не оживить…
Мы достаточно долго пробыли в легионе и знали его своеобразный и жестокий кодекс морали.
По этому кодексу разрешалось красть обмундирование. Это даже не называлось красть. Это называлось «украшаться» и считалось милым и безвредным времяпрепровождением. Похищения производились на глазах у всех, кроме пострадавшего.
Это было очень глупо, потому что за некомплект обмундирования при проверке его адъютантом солдаты жестоко наказывались. Но общественное мнение не протестовало против этого «освященного веками» обычая. Считалось, что пострадавший должен был стащить недостающее у кого-нибудь другого, тот, в свою очередь, должен был красть еще у кого-нибудь и так далее. Тот, кто не сумел ни у кого украсть нужной ему вещи, считался проигравшим в этой почти детской игре.
Итак, можно было безнаказанно красть друг у друга то, что в сущности принадлежало не легионерам, а госпоже Республике. Но все остальное считалось частной собственностью и было священно. Посягательство на частную собственность было кражей, а кража среди этих нищих легионеров считалась худшим из преступлений, много хуже убийства. Легионеры не слишком ценили свою жизнь, но крайне дорожили своей ничтожной собственностью.
С опасностью воровства легион боролся сам и боролся жестоко. Никто не думал обращаться с такими делами к начальству, а начальство делало вид, что не замечало традиционной расправы легиона с ворами.
Вскоре мы увидели этот закон в действии…
Майкл наотрез отказался отдать мне пояс, значит, мне следовало придумать какой-нибудь другой план действий. Я ни одной минуты не сомневался в правдивости рассказа Мари, он только подтверждал то, что я не раз думал, а Дигби не раз говорил, именно – что Болдини не зря тяготел к нашему обществу.
Сперва я пытался сговориться с Дигби и поочередно караулить ночью, но быстро отказался от этого плана. Это было невозможно – после такого долгого и трудного рабочего дня физически немыслимо бодрствовать.
Потом я решил было пойти прямо к Болдини и посоветовать ему «не трогать ночника» или прямо пообещать убить его, если с Майклом что-нибудь случится. Подумав и посоветовавшись с Дигби, который относился к этому делу совершенно несерьезно, я решил обратиться за советом к кому-нибудь более опытному и умному, чем сам. Я обратился к Бедди.
Он был хорошо осведомлен о мошенниках и способах борьбы ними. В Техасских всадниках ему пришлось быть не только солдатом, но заодно цепным псом и шерифом.
Поэтому в ближайший вечер я отвел Хэнка и Бедди в «Мадагаскарский бар», поставил выпивку и рассказал им, что Болдини, Колонна и Гунтайо собираются ночью ограбить моего брата.
– Мой брат, конечно, сам может за себя постоять, – сказал я. – Но эти идиоты почему-то вообразили, что он носит на себе какой-то драгоценный камень, который мы трое где-то стащили… Я боюсь только одного – этот Гунтайо похож на первоклассного сицилийского бандита, я боюсь, что он для верности всадит штык Майклу между ребер…
– Ничего подобного, – быстро ответил Бедди. – Не посмеет. Прежде всего недостаточно верит своим товарищам. Опять же слишком опасно – эти карманники не рискнут: одна капля крови на его руках или на рубашке, один крик того, кого он ударил, – и он пропал.
– Правильно, – согласился Хэнк. – В казарме не посмеют. Могут заманить на какую-нибудь глухую улицу и сзади ударить по черепу. Это они могут. Не пускайте его одного гулять.
Это было успокоительно. Убить кого-нибудь в казарме, где спит тридцать человек, действительно нелегко.
– Не знаю, – сказал я, сознавая, что иду против здравого смысла. Представьте себе, что Гунтайо просто ударит штыком сквозь одеяло. Тогда кровь на него не попадет…
– Даже когда он начнет путаться с поясом? – спросил Бедди. – А твой брат даже не пикнет? Брось, это глупости.
– Послушай, сынок, – заявил Хэнк. – Вообрази, что ты собрался проткнуть меня. Почем ты знаешь, где у меня сердце, если согнулся под одеялом и в комнате темно? Почем ты знаешь, что все спят? Почем ты знаешь, что не будет шума? Чепуха, эти самые легионеры не потерпят убийства у себя в казарме… А главное, не позволят, чтобы им мешали спать…