Похороны викинга
Шрифт:
– Так, – ответил я. – Что же ты об этом думаешь?
– Я никогда не думаю, – ответил Гунтайо с улыбкой.
Я зевнул, потянулся и сделал вид, что собираюсь спать.
– Согласился бы ты с твоим братом быть свиньями, если мне удалось бы найти еще несколько свинок, чтобы в союзе с большим кабаном перебить мясников? – спросил он, подталкивая меня локтем.
Может быть, он был специально подослан ко мне, чтобы определить мою позицию в деле убийства Лежона. Выяснить, в какой список меня зачислить: в список свиней или в список мясников. Возможно, что все, кто по доброй воле не соединится с мясниками, будут застрелены в казарме в ночь мятежа. Но, с другой стороны, возможно, что он хотел выяснить, какая партия сильней, и собирался предать своих товарищей Лежону.
– Ты говоришь, стать свиньями… – медленно ответил я. – Я не люблю, чтобы из меня делали свинину.
– Я тоже, – ответил он. – А знаешь, я слыхал, что свиньи иногда нападают на людей. Так это неожиданно нападают, а потом съедают их.
– Не люблю быть человеком, которого ест свинья, – заметил я.
– Я тоже, – вновь согласился он, – не люблю быть свининой и не люблю, чтобы меня ели свиньи.
– Правильно, – сказал я. – А разве то или другое обязательно?
– Нет, – ответил он. – Надо только быть умной свиньей и осторожной. Такой, которая нападает на своих мясников, когда они не ожидают.
– А что, большой кабан заметил, что на него охотятся мясники?
– Нет, – сказал Гунтайо, – ни он не заметил, ни две его подначальные свиньи.
– Собираешься ли ты открыть этим слепым свиньям глаза на положение вещей? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Гунтайо.
И я почувствовал, что он говорит правду, что он действительно не знает, что делать. Он, очевидно, старался выяснить, что выгоднее: помогать ли своим товарищам в деле убийства Лежона и прочих унтер-офицеров или предать этих же товарищей и помочь начальству в борьбе против мятежников.
Я попробовал поставить себя на его место и думать так, как мог бы думать он. С одной стороны, если бы я был Гунтайо, я понимал бы, с какими опасностями сопряжен мятеж. Мятеж может не удаться и может удаться. Если он удастся, то закончится гибелью мятежников в пустыне – в борьбе с туарегами, французами и песком. Дальше, будь я Гунтайо, я понимал бы, как выгодно донести о готовящемся заговоре. Тому, кто спасет жизнь своих начальников, несомненно предстояло получить повышение по службе и всякие другие награды. Конечно, Лежон, Дюпрэ, Болдини, Гунтайо и еще несколько солдат, верных своему начальству, легко смогли бы подавить мятеж. Для этого было бы достаточно войти ночью в казарму и обезоружить всех солдат. Один Лежон мог это сделать со своим револьвером.
Я не понимал, почему Гунтайо колеблется. Конечно, в его интересах было предать своих товарищей, и несомненно, что если он этого не делает, то не из соображений чести, а из каких-либо более основательных. И тут мне пришло в голову, что могла существовать другая комбинация. Гунтайо, соотечественник Болдини, мог быть агентом Болдини, собиравшегося на этом деле заработать. Возможно, что Болдини решил попробовать завладеть камнем, который, по его убеждению, находился у Майкла, и поэтому хотел создать мятеж и воспользоваться неизбежным смятением при его подавлении…
Нет, это предположение не выдерживало никакой критики. Гунтайо был слишком ненадежен, чтобы использовать его в качестве агента, он был способен предать кого угодно. Несомненно, что больше всего он был сейчас заинтересован в сохранении своей шкуры.
– Трудная эта задача, друг мой, – торжественно заявил я, – никак не пойму, на какую сторону мне становиться. Я хотел бы быть свиньей, при том условии, что свиньям удастся внезапно напасть на своих мясников, а с другой стороны, предпочел бы быть мясником, если мясникам удастся опередить свиней.
Мы сидели молча, и любезный Гунтайо с аппетитом грыз ногти.
– Так, – продолжал я. – Когда же эти мясники собираются действовать?
– Главный мясник (я думаю, что он подразумевал Шварца) хочет подождать полнолуния. Может быть, к тому времени прибудет новый комендант. С другой стороны, может быть, свинью произведут в лейтенанты… Полнолуние очень удобно. Можно убить и в первую же ночь сделать большой переход по пустыне. Потом отдохнуть днем и опять идти при луне, и так далее…
– Значит, у нас есть дня четыре, чтобы решиться, – заметил я.
– Да, – ответил Гунтайо, – но я не советовал бы тебе ждать так долго. Шварц хочет знать заблаговременно, чтобы на каждую свинью назначить мясника.
– А Лежон? – спросил я. Раз он начал употреблять имена вместо фантастических титулов, то и я мог это делать. – Что, если его кто-нибудь предупредит?
– Кто станет его предупреждать, – удивился Гунтайо, – кому охота ради этого бешеного пса рисковать быть распятым или проснуться с перерезанной глоткой? Кому придет в голову его предупреждать? Разве его смерть не была бы радостью для всех остальных?
– Могла бы и не быть, – ответил я, – например, в случае, если потом всем нам придется дохнуть в пустыне.
Гунтайо согласился и продолжал грызть свои ногти.
Да, таково было положение вещей. Он, по-видимому, боялся участвовать в успешном мятеже не менее чем в безуспешном.
– Что сделает Лежон, если я пойду и предупрежу его? – спросил я.
– Посадит тебя на два месяца в карцер и примет меры, чтобы ты оттуда не вышел, – ответил Гунтайо, – да и товарищи тебя не поблагодарят.
Нет, решил я. Любезный Гунтайо не хочет, чтобы я предупреждал Лежона. Он, очевидно, предпочитает сделать это сам.
– А откуда они узнают, что это я донес? – спросил я.
– Я им скажу, – ответил он. – Конечно, кроме тебя, некому… И, конечно, заодно они расправятся и с твоим братом.
Так, значит, Гунтайо мог донести Лежону и потом свалить это на нас с Майклом. Убить и меня, и Майкла и заполучить наш хваленый сапфир.
– А что сделал бы ты на моем месте? – спросил я.
– Присоединился бы к мясникам, – быстро ответил он. – Ты со своим братом должен идти за Шварцем. Лучше быть во вражде с Лежоном, чем с половиной казармы, во главе которой будет стоять Шварц. Лежон едва ли зарежет тебя в кровати, а Шварц сделает это наверняка… Наверняка сделает, если ты к нему не присоединишься.