Похоть
Шрифт:
— Это грязь? — кончик её пальца упёрся и осторожно потёр тёмную точку на боку гетеры, крохотное пятно, напоминавшее родинку.
Бельграно вытащил из болтающегося на поясе набора инструментов лупу и посмотрел на точку. Потом хмыкнул.
— Пока твёрдо не скажу, синьорина, но, кажется, нет. Это не вкрапление слюды и не грязь. Это пятно находится не сверху, а под слоем карбоната.
— А это? — теперь палец синьорины прикоснулся к ноге падшей женщины на фреске.
Бельграно снова рассмотрел рисунок и тихо ахнул.
— Рамон! Посмотри! Мало того, что мужик будто знаком мне…Мистика.
Карвахаль не заставил себя просить дважды и почти вырвал лупу из рук Бельграно.
— Иисус Мария! — он даже задохнулся, — это надо же…
Хэмилтон не понял его изумления и подошёл ближе. Он заметил родинку на бедре вакханки, но, вглядевшись в ногу женщины на светлом охряном фоне простыней, не увидел там ничего особенного. Нога была обыкновенной, разве что сколы штукатурки кое-где скрадывали кусок щиколотки и мешали разглядеть детали интерьера.
— А что странного-то? — недоуменно спросил он.
— Странно, — неожиданно со вздохом ответил всё это время молчавший Хейфец, — что мужчина под этой потаскухой похож на Хью Гранта.
Глава шестая
Волнение похоти развращает ум незлобивый.
— Чёрт возьми… о, простите, леди, — Бельграно смутился. — Точно! В кино я его видел.
— Это не он, Франсиско, — спокойно уточнил Карвахаль, — этому три тысячи двести с чем-то лет, как я думаю. Ей — столько же.
Потом он спросил сестру, идёт ли она на виллу. Та, поняв его слова не то как намёк, не то — как приказ, кивнула, и быстро ушла. Карвахаль же снова уселся на ложе и вежливо обратился к фрау Винкельман.
— Фрау Берта, как вы полагаете, не лучше ли провести полную реставрацию после снятия со стены? И как вы порекомендуете это сделать?
Фрау Винкельман порозовела. Она была явно польщена тем, что сам Рамон Карвахаль спрашивает её совета.
— Фреска невелика, можно начать с разметки росписи на два участка, учитывая возраст, по местам худшей сохранности, — зачастила она. — Целесообразно вести разрез на всю толщину штукатурного основания. Края разреза закрепим, обработаем пятнадцатипроцентным ацетоновым раствором полибутилметакрилата, заклеим широкими марлевыми бинтами, а затем после высыхания — двумя слоями марли.
Карвахаль задумчиво слушал, потом спросил:
— Берта, а не лучше ли снять роспись целиком, без разрезов: фрагмент-то небольшой, всего девяносто на шестьдесят. У меня и щит есть метровый.
— При снятии следует учитывать особенности наложения штукатурки, — задумчиво пробормотала фрау Винкельман. — Тут однослойная штукатурка местами глубоко заходит в швы кладки. Ещё перед заклейкой следует отметить участки плотного сцепления, и, если они будут рядом с утратой штукатурки, то, закрепив и оклеив края, следует заранее отделить скальпелем этот участок от стены.
Она ещё долго рассуждала, о возможном закреплении штукатурки пятнадцатипроцентным ксилольным раствором с сушкой в семь суток, однако Карвахаль предложил ограничиться закреплением ацетоновым раствором, который даст дополнительное склеивание трещин и займёт всего день. А он за это время займётся мелкими фрагментами скола, высушит их и очистит. Он надеется, что эти фрагменты при обработке восполнят утраты. Обычно в полевых условиях подборку кусков не делают, но в той прекрасной лаборатории, которую обеспечил им мистер Тэйтон, ему с её помощью стоит попробовать провести предварительную разборку по цветовым оттенкам, рисунку и графье. Как она на это смотрит? Фрау Винкельман не возразила, любезно заметив, что когда за дело берётся такой мастер, как херр Карвахаль, получится даже невозможное.
Когда вскоре к ним подошли Гриффин и Спиридон Сарианиди, Карвахаль сообщил им, что они с фрау Винкельман считают целесообразным провести полную очистку и реставрацию в лаборатории. Гриффин кивнул, и Берта Винкельман начала подготовку фрески к снятию, а Хэмилтона попросили приблизительно определить состав найденных на некрополе арибаллов. Арчи Тэйтон по совету врача оставался у себя в спальне, и Стивен не рассчитывал увидеть Галатею до ужина.
И не увидел. Ему пришлось сидеть в лаборатории вместе с Карвахалем и Бельграно. Этого мало. Хейфец, вернувшийся в обед на виллу, тоже торчал в лаборатории, правда, не мешал Стивену, а сидел за спиной Карвахаля и вместе с Франческо Бельграно наблюдал за тем, как тот чистил кусочки росписи.
В их разговоре один раз промелькнуло что-то странное. Бельграно предложил принести выпивку, сказав, что всегда руководствовался железным принципом: «День без стакана доброго вина — это недобрый день», Карвахаль ответил, что предпочитает жить просто по-божески, а не по принципам, и спросил Хейфеца, есть ли принципы у него.
Тот покачал головой и, разглядывая фреску, пробурчал:
— Нет, принципы есть у Тэйтона, а у меня — только извечное еврейское понимание опасности.
— И ты стараешься избегать её? Разумно, — кивнул Карвахаль. — А что ты полагаешь опасным?
Еврей пожал плечами.
— Опасны танцы на канатах и пляски на гробах, разбрасывание горящих головёшек по чужим крышам и излишнее внимание к чужим жёнам, вождение в пьяном виде и одновременное употребление алкоголя с парацетамолом. Кстати, бегать по улицам от быков — тоже опасно.
— Ты удивительно разумный человек, Дэвид, — Карвахаль надавил марлевым тампоном на серое пятно скола. — А какие принципы у нашего дорогого друга Тэйтона?
— Он мне их как-то изложил, — Хейфец задумчиво почесал подбородок. — По его мнению, недостойно радоваться огорчению другого, проходить мимо чужой боли, давать невыполнимые обещания, пользоваться трудами других и прятаться за чужую спину. Разврат и низость — сугубо недостойны. Позорно отступать перед опасностью, давать волю страстям, лицемерить и терять свое лицо. Нельзя и жалеть самого себя.
— Понятно, — кивнул Карвахаль, никак не прокомментировав услышанное, только выразив надежду, то Арчи скоро станет лучше.
Медик заверил его в этом.
— А у тебя, Пако, — обратился Карвахаль к Бельграно, — есть принципы? Ты, как мне показалось, принципиальный человек! В церкви не был, небось, уже много лет, но, проходя мимо храма, как я заметил в Комотини, ты обязательно снимаешь шляпу.
Бельграно усмехнулся.
— Ну, во-первых, в церкви я был в мае, во-вторых, мой духовник мне говорил, что главное любовь к Богу и к людям, я верю в святость семьи и брака, и в то, что Царство Божие уже сегодня может воцариться «внутри нас». Не нарушай заповеди и спи спокойно — вот мой принцип. И этого вполне достаточно.