Похоть
Шрифт:
Аманатидис нервничал. Преступление завело его в тупик, а он не любил тупиков. Нынешняя ситуация была унизительна для него. Он не привык раскрывать преступления по результатам отпечатков пальцев на орудии убийства. Тщательно всё вызнать, сравнить, сопоставить, найти, но чаще — додумать недостающее, и, наконец, положить на плечо преступника тяжёлую руку и произнести сакраментальное: «Именем закона!» — вот что неизменно прельщало его.
Сейчас его немалый ум пробуксовывал. Ему нечего и не у кого было спрашивать. Всё было ясно, но эта ясность, точно завеса, прятала преступление. Но кому нужно было убивать смертельно больную Галатею Тэйтон? Может быть…
Аманатидис задумался.
Может быть, кто-то из них взял на себя роль палача, этакого «разгребателя грязи»? Узнав, что она больна и может при соитии заразить любого, кто-то мог взять на себя «кару блудницы»? Вообразить себя Господом Богом. Такое бывало, и именно такие убийцы — самые твёрдые орешки. И сегодня, сейчас, он сидит здесь среди всех, абсолютно спокойный и безмятежный, стопроцентно уверенный в своей правоте.
Но кто это может быть? По натуре — Макс Винкельман. Гриффин не подойдёт из-за старомодной сентиментальности, Сарианиди — не тот тип, чтобы брать на себя роль Немезиды, Рене Лану не станет вмешиваться в чужие дела. Слишком умный.
Аманатидис не выдержал. Он вышел во внутренний двор, закурил и набрал номер Теодоракиса.
— Что у вас там?
— Тэйтон и Хейфец не подходят. Мы работаем по вашему списку и сначала взяли основных подозреваемых. О! — Теодоракис что-то хмыкнул кому-то, — это не Карвахаль.
— А это точно ли орудие убийства? — с досадой спросил Аманатидис, — а то получиться, что подгоняем пальцы под чужую улику.
Теодоракис не согласился.
— А вот и нет. Георгиос ручается, что удар нанесён именно этим. Совпадает, как паз и засов. Один к одному, и кровь той же группы.
— Вот будет номер, если никто не подойдёт. — Аманатидис помолчал, но всё-таки выдавил из себя, — проверьте Макса Винкельмана. Вне очереди.
— Сейчас, заканчиваем Сарианиди.
— И что, не Спирос ли её замочил?
— Так, точно не он.
Аманатидис сдержанно порадовался.
— Слава Богу, не хотелось бы сажать соплеменника.
Аманатидис ждал анализа Винкельмана. Если его последнее предположение верно, — это он. Но Теодоракис шумно дышал в трубку, явно прихлёбывая кофе, и ничего не говорил. Новые шорохи в трубке. Новое сопение. Наконец Аманатидис услышал:
— Это не Винкельман.
Аманатидис вздохнул. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Кто же это тогда, чёрт возьми?
Через несколько минут мучительных ожиданий подозрение было снято с Долорес Карвахаль. Аманатидис удовлетворённо кивнул. Тут, по крайней мере, он не ошибся.
Ещё одна череда пустых минут, ещё одна выкуренная сигарета.
— Француз тоже ни при чём.
Манолис Аманатидис загасил окурок. Ему кажется, или время действительно остановилось? Он поднял голову к небу. Там, в ясной лазури, плыли и дымились курчавые облака. Откуда-то послышался колокольный звон. Ага, звонят в церкви святой Софии. А чего звонят? Надо не забыть, через неделю Мануил Персиянин, мученик Халкидонский, его именины. Позвать Спироса и друзей, посидеть…
— Алло, господин Аманатидис!
— Да! — Аманатидис так сжал телефон, что побелели костяшки пальцев. — Нашли?
— Нет, — виновато ответил Теодоракис. — Но это не англичанин этот, не Гриффин.
— Хорошо, отрицательный результат — тоже результат, — успокоил он не столько Теодоракиса, сколько самого себя. — Ладно, если что — перезвонишь.
А чего он, собственно-то говоря, волнуется? Тем более что волнение ничему не помогает. Аманатидис вздохнул и закурил третью сигарету. Через несколько минут телефон завибрировал снова. Аманатидис решил сказать, чтобы его беспокоили только тогда, когда отпечатки совпадут, но тут трубка хриплым голосом Вангелоса Теодоракиса сообщила.
— Нашли, шеф.
— Ну, черт возьми, не тяни!
— Картинка странная, на ней отпечатки трёх человек, но самые чёткие сверху, причём в нужной нам позиции, однозначно принадлежат Стивену Хэмилтону.
Аманатидиса было нелегко удивить, но у подчинённого это получилось.
— Что? — он едва не поперхнулся. — Как это? Этот щенок… он убил её?
— Абсолютно точно. Георгиос уверен стопроцентно.
— Быстро приезжал сюда с уликой вместе.
Аманатидис растерянно развёл руками и глубоко задумался. Этот мальчишка сумел одурачить его? Но как? Единственный повод для убийства у этого юнца, — если он узнал, что эта бестия заразила его. Но он, судя по его поведению, понятия не имел о болезни Галатеи Тэйтон. Зачем же он её убил? Этот Стивен явно пытался навести его подозрения на Тэйтона и Хейфеца, притом что, обвиняя их, сам втянул себя в это дело и оказался замаран по самые уши. Промолчи он, кто бы и о чём догадался? Свидетельствовать против Хэмилтона мог только сам Хэмилтон, что он и сделал.
Несколько минут Аманатидис вспоминал первую встречу с этим юнцом, припомнил, как тот следил за ним, пытаясь подслушать его разговор с врачом, как нервно разговаривал, как обвинял мужа и врача убитой. Логика отсутствовала. Снова позвонил Теодоракис. Они подъехали. Аманатидис отшвырнул погасший окурок, промахнувшись мимо урны, но поднимать его не стал и направился в гостиную. При его появлении все встали, по его лицу поняв, что их ждут важные новости.
— Мы нашли человека, который разбил голову миссис Тэйтон, — он поднял глаза на всех, но взгляд его фиксировал только одного человека — Стивена Хэмилтона.
Лоуренс Гриффин побледнел и закусил губу. Арчи Тэйтон был спокоен, а Макс Винкельман казался исполненным нетерпения, но скорее желая оказаться на раскопе, чем любопытствуя. Зато Франческо Бельграно слушал с явным интересом, Рене Лану тоже был откровенно заинтригован, Рамон Карвахаль безучастно слушал, чуть склонив голову на бок, Долорес Карвахаль повисла на руке брата, а Спиридон Сарианиди потирал руки и странно чмокал губами. Дэвид Хейфец подался вперёд и не скрывал интереса, а Берта Винкельман вертела в руках пинцет. Удивительно, что Стивен Хэмилтон тоже пожирал Аманатидис воспалённым взглядом и с трясущимися руками ждал сообщения об убийце.
Аманатидис дождался пока в дом вошёл Вангелос Теодоракис с полицейскими.
— Предъявите орудие убийства.
При полном молчании публики Теодоракис извлёк из пакета бутылку шотландского виски. Она не была пуста. Содержимого было две трети бутыли.
— Будь я проклят, — растерялся Арчибальд Тэйтон. — Это моё виски. Я привёз ящик.
— Совершенно правильно, и ваши отпечатки тут есть, — кивнул полицейский. — Есть и ещё одни, — он повернулся к Лоуренсу Гриффину. — ваши.
— Бог мой, я налил себе несколько глотков, но…