Похоть
Шрифт:
Аманатидис напрягся.
— Так о её болезни знали все, не так ли? — спросил он у Хейфеца. Он понимал, что близок к тому, чтобы нащупать убийцу, близок, как никогда. Значит, с миссис Тэйтон свели счёты, и это мог сделать тот, кто узнал о её болезни и кого она могла заразить. Но Хэмилтон не знал о диагнозе миссис Тэйтон, значит, был еще один любовник. Итак…
Но Хейфец не подтвердил его версию.
— Нет, — покачал головой медик, — упаси Бог. Вначале о ней знала только Долорес Карвахаль. Ей сказал сам Арчибальд. Но от неё узнал, разумеется, Рамон, иначе он не позволил бы ей приехать сюда. — Он вздохнул и устало пояснил. — Это была дурная идея Тэйтона, полоумное желание безумно влюблённого. Он хотел видеть Долорес. Просто сходил по ней с ума. Свести их вместе — Долорес и Галатею — он вовсе не хотел, думал оставить миссис Тейтон в Лондоне, но она начала сбегала из дома, орала, что не хочет умирать, что заберёт с собою всех, до кого дотянется, — Хейфец зло щёлкнул пальцами. — Пришлось взять её с собой. Всем в экспедиции было сказано, что миссис Тэйтон… несколько нездорова и её лучше не беспокоить. Я говорил Арчи, что лучше, если все будут знать правду, но он считал, что афишировать такое… — Медик развёл руками. — Он стыдился. Я отчасти понимал его: вы просто не сталкивались с этим. Хотим мы того или не хотим, эти люди — прокажённые. Если это случилось в вашей семье — вам даже не сочувствуют, словно ваше горе не заслуживает утешения. Если теряешь близкого от рака, друзья собираются и поддерживают. Если у него СПИД, — люди начинают избегать вас: и больного, и всю семью. Арчи боялся всеобщего остракизма и стыдился её.
Аманатидис повернулся к Тэйтону.
— Но почему она больна, а вы — нет?
— Господи… — содрогнулся Тэйтон, — о чём вы? Я женился на ней одиннадцать назад, пару месяцев спустя понял, какого свалял дурака, а дальше — попал в капкан. Я был в отчаянии: оказался связан с расчётливой бестией, которой были нужны только мои деньги, но это ещё полбеды, она оказалась к тому же откровенной панельной девкой, что было куда хуже, но поделать я ничего не мог. Вернее, всё, что я мог, это выделить ей содержание и дом. Она требовала большего, но я тоже… упрям. — Тэйтон горестно вздохнул. — Она пустилась во все тяжкие, потом Хейфец, он проездом был в Англии, сказал мне, что видел её с Бруно Шеффилдом, а он нездоров. Я не придал этому значения, мне было абсолютно всё равно. Всё, что я хотел, это заняться наукой, я работал по двенадцать часов в день. Просто, чтобы забыть беду. — Тэйтон потёр лицо ладонью, точно стирая следы многодневного наваждения. — Потом — о, благословенный и страшный день, — на форуме в Лондоне я встретил Карвахаля с его сестрой и влюбился, как сумасшедший. Через год Хейфец сказал, что Галатея точно больна, он узнал это по своим каналам, он же иммунолог. Она приехала — и я не узнал её. По-моему, у неё что-то сдвинулось в голове: она стала настоящей ведьмой. Шеффилд тогда уже умер. Поверить в свою болезнь она не хотела, но ей становилось всё хуже. Я трижды в год оплачивал её пребывание в клинике, вызвал Хейфеца из Штатов. Он уже все знал, не надо было ничего объяснять, дальше него это никуда бы не пошло, я уверен. Но она начала выскальзывать из дома, Хейфец то и дело ловил её на панелях. Она говорила, что хочет забрать с собой как можно больше людей, чтобы в аду было веселее. Я решил увести её сюда из Лондона, отобрал телефон, но знал, что она лезла в штаны к любому, до кого могла дотянуться. Хейфец дежурил около неё и следил за ней, но… вот… не уследил. — Тэйтон повернулся к Стивену Хэмилтону, который, онемевший и потрясённый, стоял на том же месте, где услышал роковую весть. — Я не упрекаю вас, молодой человек, что вам эта бестия показалась ангелом с неба, сам когда-то сильно обманулся, но, право, я сделал всё возможное, чтобы обезопасить всех вокруг.
— Вы… — Хэмилтон не мог поверить в услышанное. Его Галатея? ВИЧ? Это… этого просто не могло быть! — Вы лжёте, — прокричал он в лицо Тэйтону. — Лжёте!
Тот изумлённо отпрянул и растерянно заморгал.
Аманатидис повернулся к медику.
— Мистер Хейфец, а сколько лет ей оставалось жить?
— Ну-у-у… — хмыкнул медик, пожав плечами, — сказать точно я не смогу, я — не Бог, но полагаю, — Хейфец почесал за ухом, — что следующая пневмония добила бы её. На неё уже не действовали никакие препараты, я каждую неделю менял дозировку и курсы укрепляющей терапии, но… — он развёл руками. — Да ещё саркома… Думаю, до конца года она бы не дотянула. Впрочем, ваши врачи без труда сами это установят. Когда в руках скальпель, многое становится яснее ясного.
В дверях появился Теодоракис. Аманатидис метнул в него быстрый взгляд.
— Господа, моими подчинёнными обнаружено подобие орудия убийства. Мы хотели бы получить для сравнения ваши отпечатки.
Его удивило, что никто не возразил, только дотошный Винкельман недовольно пробурчал, что уже где-то сдавал их, однако уверенно приложил обе руки к плёнке. Его супруга сделала то же самое. Лоуренс Гриффин, всё это время молчавший, как немой, тоже молча сделал, что требовалось. Спокойно последовали примеру остальных Арчибальд Тэйтон и Дэвид Хейфец, Спирос Сарианиди всем корпусом налёг на стол, оставляя отпечатки толстых пальцев, а Франческо Бельграно проделал всё, как завзятый криминалист. Рене Лану и Рамон Карвахаль подверглись той же процедуре. Совершенно тупо, не вмещая в себя только что услышанного, сдал отпечатки своих пальцев Стивен Хэмилтон. Долорес Карвахаль последней аккуратно приложила пальцы к жёсткой плёнке, Теодоракис подписал на ней её имя и исчез.
Аманатидис методично продолжил с того самого места, на котором остановился перед приходом Теодоракиса.
— Значит, кроме вас троих, никто ничего не знал?
— Как бы не так, — пробурчал Сарианиди. — Я знал.
Аманатидис резко обернулся к соплеменнику. Тэйтон тоже удивлённо воззрился на грека.
— Господи, Спирос, вы-то откуда? Давно?
— Нет. Когда вы приехали, я ничего не знал, но у моего шурина в Комотини аптека. У него Хейфец заказывал для неё лекарства, а фармацевт, хоть и не медик, но, коль не дурак, по рецептам всё поймёт. Я договаривался с таможней о находках, потом зашёл к братцу жены — подзакусить. А он и спросил, для кого это господин Хейфец из нашей экспедиции заказывает AIDSVAX и ALVAC-HIV. Тут я обо всем и догадался.
— И вы кому-то сказали об этом?
— Нет, с какой стати? — вытаращил глаза грек. — Гриффин — тот ничего не знал и ни о чём не догадывался, Винкельманам я тоже ничего не говорил — смысла не было. Лану — примерный семьянин. Ну а по взгляду Бельграно… Франческо, вообще-то, бабник, а от доступных девок шарахается. Я даже думал, что он в курсе, но потом понял, что нет. Он как-то заговорил со мной, и я понял, что он знает, что Тэйтон влюблён в сестру Карвахаля. Он недоумевал, зачем на это идёт Рамон. Но если бы он знал о болезни миссис Тэйтон, думаю, он бы ни о чём не спрашивал.
— Не знал я, — покачал головой Бельграно и размашисто перекрестился. — Просто пугала она меня. Эти шесть пальцев… Жуть.
— Что? — напрягся полицейский.
— У моей жены была полидактилия, шесть пальцев на ноге, — пояснил Тэйтон. — В Средние века говорили, что такие люди — дьявольское отродье. И не ошибались ведь, — пробормотал он полушёпотом.
— А мистеру Хэмилтону вы все — Хейфец, Тэйтон, Карвахаль, Сарианиди — ничего не говорили?
— Нет, в голову не пришло, что он может… — убито покачал головой Сарианиди. — Молодой человек держался в стороне, ни с кем близко не сходился, и я подумал, что есть такие англичане — не подступишься. Так он влип, Дэйв?
Медик завёл глаза в потолок.
— Бога ради, Спиридон, только твоих вопросов мне не хватало. — Он показал глазами на женщин и махнул рукой. — Выясним после. Но я видел, что он кружил возле третьего этажа, искал её то на пляже, то флиртовал с ней у бассейна, то как бы случайно наверху оказывался, однако мне в голову не приходило, что они уже сошлись где-то. Конечно, мартовские коты, вопреки предрассудкам, блудят не только в марте, но я просто забыл об этом… — На лбу его вдруг прорезались две резкие поперечные морщины. — А ведь я обратил внимание — у него лимфоузлы воспалились во время простуды, я и подумал ещё… но счёл случайностью.
— Так ты думаешь, это была не простуда? — Глаза Тэйтона потемнели, а брови скорбно поднялись.
— Теперь — уверен. Он не бывал на раскопках, а где тогда мог простудиться? Не в лаборатории же…
Аманатидис молча рассматривал археологов в гостиной. Его весьма удивляло, что никто из них не проявлял ни малейших признаков страха или беспокойства по поводу взятых у них отпечатков. Никто даже не поинтересовался, каково орудие преступления, никто не задал ни одного вопроса по поводу следствия. Все следили за рассказом медика, и никто даже не вспоминал об убийстве. Впрочем…
К Аманатидису как раз в эту минуту подошёл Макс Винкельман и, заложив руки в карманы, ершисто спросил:
— Я хотел бы, однако, кое-что уточнить.
— Пожалуйста, мистер Винкельман, — Аманатидис навострил уши.
— Как надолго замедлит нашу работу этот печальный инцидент? Мы, что, никуда не имеем право выходить?
Аманатидис пожал плечами.
— Вы не имеете права до конца расследования покидать страну, но в пределах этой местности вы вполне свободны в передвижениях.
Винкельман просиял.