Похоть
Шрифт:
— Но зачем им так поступать?
— Тэйтон влюблён в Долорес Карвахаль. Он не может развестись, но хотел медленно убить Галатею — или, доведя до безумия, или сделав её жизнь настолько невыносимой, что она сама покончила бы с собой.
Аманатидис внимательно посмотрел на Стивена Хэмилтона. Умным тот не выглядел: воспалённый взгляд выдавал беспокойство и одержимость. С чего бы постороннему человеку интересоваться делами чужой семьи? Этот юнец явно что-то не договаривал.
— Вы… были влюблены в миссис Тэйтон? — вопрос прозвучал чётко, но не резко, Аманатидис вложил в него скорее сочувствие
Хэмилтон тяжело сглотнул, точно проглотил репейник.
— Я… я…никогда… — промямлил он, но потом тряхнул головой и решился. — Да, я любил Галатею. — Он тяжело выдохнул. — Я обожал её и очень жалел, а Тэйтон — откровенный негодяй, он обращался с ней просто ужасно.
— Вы были её любовником? Вы встречались?
— Да, но это редко удавалось. Тэйтон почти всегда возил её с собой, а когда не мог — оставлял медика стеречь её. Жизнь её была ужасна, просто ужасна.
— И вы уверены, что мистер Тэйтон размозжил супруге голову?
Хэмилтон чуть смутился.
— Я не знаю, я… не видел этого, но он был заинтересован в её смерти. Теперь он сможет жениться на Долорес Карвахаль.
— А она отвечает ему взаимностью?
— Да, она сказала, что будет ждать его. Она любит его. — Хэмилтон был напряжён и взволнован. — И Карвахаль… он странно всегда смотрел на Галатею.
— Вот как? А что странного было в его взгляде? Он тоже любил миссис Тэйтон?
Хэмилтон замялся. Ему не хотелось впутывать в эту историю Карвахаля, который, по его мнению, был всё же явно тут ни при чём.
— Нет, он никогда… Но он мог хотеть, чтобы сестра вышла за Тэйтона.
Аманатидис покивал головой. Всё это было весьма любопытным и открывало новые пути расследования. Он сразу заподозрил двоих — мужа и красавчика-итальянца, по опыту зная, что в таких делах всегда замешаны, как правило, муж или любовник, а именно Бельграно он с самого начала определил на роль любовника миссис Тэйтон. Потом в холле мелькнул ещё один красавец, и Аманатидис положил себе узнать, кто он. Этого мальчишку он всерьёз не принял. Выходит, малость ошибся. Ну, ничего.
Однако теперь перед полицейским открывались новые пути расследования убийства. Это могла сделать Долорес Карвахаль, чтобы избавить любимого от ненавистной жены. Это мог сделать и Рамон Карвахаль, чтобы помочь сестрице стать богатой английской леди. Этот глупый влюблённый щенок явно не лгал, хоть и пытался его руками свести счёты с ненавистным мужем. Всё это было понятно без слов и в пояснениях не нуждалось.
Но тут возникал один, не совсем понятный Аманатидису вопрос. Если это мальчишка был любовником миссис Тэйтон, а ему на вид едва ли двадцать два года, то неужто ей было его мало? Зачем ей фасцинус? Почему в момент смерти в её руке был зажат сей, так сказать, символ плодородия? Хейфец, на порядок более умный, чем этот смазливенький тинэйджер, намекнул на нимфоманию. Кто прав? Аманатидис всё же склонен был считать, что еврей мог попытаться одурачить его, этому же щенку такое явно было не под силу. И тем не менее полицейский куда больше доверял суждениям медика.
Аманатидис задумчиво кивнул и задушевно поинтересовался:
— Мистер Хэмилтон, поверьте, я разделяю ваши чувства. Видеть несправедливость и не иметь возможность
Хэмилтон вздохнул. Она столь истово, почти набожно умела удовлетворять вожделение, что казалась ему Богиней.
— Если бы вы видели её живой! — с тоской произнёс он. — Она была совершенством.
Манолис Аманатидис кивнул так, точно понял. Но на самом деле он понял только то, что перед ним дурак.
Нет-нет, Аманатидис не был ханжой и никогда никому не читал проповедей. Но он хотел, чтобы его жена рожала детей только ему и исключительно от него, не любил шлюх, и женщина, найденная в момент смерти без нижнего белья с фаллоимитатором в руках, в его понимании, никак не могла быть совершенством.
Спала ли миссис Тэйтон с этим дурачком, или, что ещё смешнее, он был влюблён в неё платонически? Но задать прямо такой вопрос было немыслимо. Аманатидису ничего не оставалось, как сердечно поблагодарить дурачка за помощь и пообещать, что он во всём тщательно разберётся. В последнем обещании Аманатидис не солгал. Он действительно собирался тщательно разобраться. Дело это, по его мнению, особенно трудным не было, бывали и посложнее.
Он поднялся.
— Помните, все они будут лгать. Тэйтон финансирует экспедицию, они все зависят от него. Правды, кроме меня, вам никто не скажет, — напутствовал его Стивен Хэмилтон.
«Дети и дураки всегда говорят правду», — гласит старинная мудрость. Вывод ясен: взрослые и мудрые люди правду никогда не говорят. Но в жизни, считал Аманатидис, важна не столько правда, сколько нечто иное: кем она высказана, ибо в устах некоторых дураков и правда становится ложью. Этот человек был явно лишён дара видеть истину. Но зато какой искренностью дышала его ложь! А что удивительного? Ведь он и сам верил в то, что говорил.
Но Аманатидис никак не мог сказать, что общение с мистером Хэмилтоном не было полезным.
Глава семнадцатая
Ничто так не ускоряет старости, как неумеренные попойки, необузданная любовь и не знающая меры похотливость.
Едва Аманатидис увидел Рамона Карвахаля, он подобрался и сжал зубы. Следователь уже мельком приметил этого археолога в коридоре, счёл редким красавцем, а теперь разглядел вблизи, и то, что увидел, не порадовало. Многоопытные глаза мудреца и лоб философа. Это не Хэмилтон. Тут никому не удастся никого одурачить или запугать. Ладно, попробуем сыграть в открытую. Какой смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно дозируя правду?
Следователь поприветствовал испанца и сказал, что должен побеседовать с ним. Тот только кивнул и пригласил его сесть напротив.
— Как вы знаете, сегодня была убита миссис Тэйтон.
Карвахаль снова кивнул — без тени сожаления. Да, он об этом знает.
— Кто, по-вашему, мог это сделать?
Испанец пожал плечами.
— Я не видел, как её убивали, — усмехнулся он. — А строить предположения в таком случае всё равно, что пахать волну.
— Был ли у вас повод убить миссис Тэйтон?