Похоть
Шрифт:
— Если бы и был, я бы вам об этом не сказал, — снова усмехнулся Карвахаль, — но повода у меня не было. Тем более что я сегодня именинник. Ознаменовывать собственное тридцатипятилетие убийством — чересчур экстравагантно для меня.
Аманатидис вежливо поздравил Карвахаля и продолжил.
— В убийстве жены, как вы понимаете, первый подозреваемый всегда муж. Мог ли мистер Тэйтон убить свою супругу?
Карвахаль блеснул умными глазами.
— Мистер Тэйтон — далеко не слабак, а чтобы размозжить голову женщине, да ещё столь хрупкой, как миссис Тейтон, — большой силы не надо. Но я спрашивал у моих коллег —
— А что вы скажете о Дэвиде Хейфеце? Он мог убить?
— Зачем?
— Чтобы помочь своему другу овдоветь и жениться на вашей сестре, — последовал мгновенный ответ.
Гол забить не удалось. Карвахаль расхохотался.
— Плохо, когда у человека нет чего-нибудь такого, за что он готов умереть. Хейфец, как это не дико звучит, способен собой пожертвовать. Но я не могу сказать — за что? Вообще же, будучи евреем, он скорее одолжит себя на время, чем отдаст навсегда. Танцевать же между петлёй и электрическим стулом он, по моим наблюдениям, не способен. В принципе. Он не продаст душу чёрту. Правда, может сдать её в аренду… — Карвахаль откровенно забавлялся.
Аманатидис вежливо улыбнулся.
— Понимаю, а вы?
Карвахаль неожиданно вздохнул и стал куда серьёзнее.
— Вы не глупы и хорошо действуете. Но ваши подозрения беспочвенны. Долорес боится змей и конца света, но очень мало чего между этими крайностями, и, как и все умные женщины, она влюбилась по глупости. Я не одобрял её увлечения женатым мужчиной, хоть и готов был признать, что ему не повезло. Я жалел Тэйтона, но злился. Однако уговорить сестру порвать с ним не мог. Я говорил и с ним. Англичанин, увы, уважает ваши мнения, но совершенно не интересуется вашими чувствами. Он сказал, что не может отказаться от Долорес, не может развестись с женой, и даже не может пустить себе пулю в лоб. Этого-де не одобряет последняя папская энциклика, — невесело усмехнулся он. — Но, если без шуток, да, я порицал выбор сестры и был зол на Тэйтона.
— В итоге вы отчаялись…
— С чего бы отчаиваться тому, кто ни на что не надеется? — пожал плечами Карвахаль. — Я считал ситуацию безнадёжной, но мне и в голову бы не пришло убить миссис Тэйтон.
— А разве это не было бы решением ваших проблем? Ведь теперь они смогут пожениться?
— Это не мои проблемы, — устало обронил Карвахаль, — и разбивать одной женщине голову затем, чтобы другая могла занять её место — это совсем не по-божески.
Эта последняя фраза странно изумила Аманатидиса, хоть она полностью совпадала с тем, что думал он сам. Он нехотя продолжил допрос.
— Ну а ваша сестра…
— Способна ли она разбить голову сопернице? Нет, за это я ручаюсь. Можете с ней поговорить, но она была удивлена… то есть сильно потрясена этим убийством.
— Я поговорю с ней, а пока мне хотелось бы получить ответ на ещё один вопрос. Только мне хотелось получить или искренний ответ или никакого.
Рамон Карвахаль молча кивнул, обещав, что или промолчит, или будет честен.
— Что из себя представляла миссис Тэйтон?
Карвахаль откинулся на кресло, глаза его заискрились, и Аманатидис понял, что испанец с трудом сдерживает смех.
— Простите, господин Аманатидис, но вы поставили меня в чертовски трудное положение. Мама учила меня никогда не лгать, а отец — не говорить ни об одной женщине дурно.
— Я вас понял, — быстро подхватил Аманатидис, — вы склонны считать миссис Тэйтон дурной женщиной. Но как мог на ней жениться Тэйтон?
Карвахаль снова пожал плечами.
— Наверное, потому, что женился совсем молодым. В молодости мы мало понимаем женщин, и бесчувственность часто принимаем за скромность, тупость — за девичью сдержанность, полнейшую пустоту за милую застенчивость — одним словом, в любой гусыне склонны видеть лебедя. Он, как мне кажется, принял ненасытную чувственность за пылкость души, а очаровательное личико — за полноту личности. Это обычная ошибка: сотни мужчин выбирают красоту, а оказываются мужьями то расчётливых стерв, то ледяных снежных королев, то навязчивых прилипал, то блудных девок, то откровенных дурочек.
Аманатидис мягко поинтересовался:
— Ваша жалость была к нему обусловлена этими обстоятельствами?
— Да.
— Ну, а что вы скажете о синьоре Бельграно и о мсье Лану?
— Франсиско? Пако никогда не стал бы её убивать. Что до Рене… — Карвахаль неожиданно умолк. Он почесал висок, потом махнул рукой. — Недавно нам улыбнулась удача. Очень интересная находка. После все немного выпили. Так вот к подвыпившему Рене в темноте подкралась эта…особа. Он перепугался до смерти и завизжал так, что я был уверен, что кричала женщина. Она приставала и к Бельграно. Он тоже шарахался от неё. На два замка запирался.
— Они голубые?
— Нет, — сделал круглые глаза Карвахаль, — Рене женат, а Франсиско просто итальянец. Он не религиозен, но как-то сам рассказывал, как в дни приезда папы побелил стену своего дома, чтобы непристойные надписи местной шантрапы не смущали его святой взор. А ещё как-то сказал, что вполне может полгода спать один. При этом он вечно ругает своё правительство — даже за дурную погоду, любит вкусно поесть и подрать глотку. Кстати, хорошо поёт. Он человек радости, а такие не убивают.
— Но такие люди редко пугаются, когда встречают в темноте красотку.
— Видимо, она сумела их испугать, — усмехнулся Карвахаль.
— А миссис Тэйтон часто…м-м-м… подкрадывалась к мужчинам в темноте? Например, к вам?
— Я редко ходил один, главным образом… буду откровенен, я боялся за сестру и не спускал с неё глаз. При этом поймите, боялся не того, что Долорес разделается с миссис Тэйтон, а напротив, что миссис Тэйтон решит что-нибудь сделать сестре.
— Вот как? — удивился Аманатидис, — и для этого были основания?
— Я не хотел бы, чтобы об этом стало известно, но однажды перед дверью сестры кто-то нагадил, а позже на двери появилась мерзкая надпись. Мы немедленно все ликвидировали и, думаю, кроме меня и сестры, никто ничего не узнал.
— Значит, миссис Тэйтон знала, что Арчибальд Тэйтон влюблён в вашу сестру?
— Да, — мрачно кивнул Карвахаль и ничего больше не добавил.
— А Рене Лану? Ведь именно он обнаружил тело…
— Рене? Говорю же, он женат и имеет чудесных детишек. Он был так испуган, так испуган, кричал, причём по-французски. У него был шок. Да и зачем ему убивать миссис Тэйтон?