Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта
Шрифт:
Оказывается, Малх — это мое прозвище.
— Держи ухо востро, — распорядился патрон, коего ночное имя было Искариот, а меня, значит, прозвали в память стражника, который первым руку положил на плечо Спасителя. — Уши раскрой, говорю, потому как если я их отрежу, назарянин Бен Ганоцри тебе их обратно не приклеит.
Тогда я еще не понял, кого они имеют в виду.
Рыжебородый подтолкнул меня к гроссмейстеру ордена — присутствующие титуловали его Навуходоносором. С волосами и бородой, перевитыми жемчугом, он походил на древнюю персидскую статую.
Гроссмейстер спросил:
— Каковы заслуги Малха и можно ли приобщить его к служению Бафомету?
За меня ответил Искариот:
— Родился он еретиком, а стал богоотступником, бесчинствовал с разбойниками, убивал; пользуясь фальшивыми документами, выдавал себя за дворянина, прелюбодействовал с женой своего господина, был приговорен к смерти, убежал из темницы и на каждом перекрестке его поджидает любимая подружка — виселица.
— Наш, наш! — возгласил Навуходоносор.
Рыцари заспорили — должен ли я давать клятву перед членами ордена офитов или можно сразу посвятить меня в тайну. Они пришли к выводу: в клятве нет необходимости, поскольку такой закоренелый злодей вряд ли побежит на них доносить — ему самому проще сунуть шею в петлю.
Теперь мне стало понятно, почему я желанный гость в их обществе.
Велели мне стащить с себя монашескую рясу и переодеться римским ликтором, в качестве которого мне было поручено первым делом поднять крышку с каменного саркофага, стоявшего в нише. В саркофаге лежал не кто иной, как господь наш Иисус Христос, каким мы привыкли видеть его после снятия с креста и положения во гроб: с пятью кровавыми ранами на теле и терновым венцом на челе. Фигура была слеплена из воска.
Рыцари сошлись возле саркофага и начали спорить касательно личности и сущности Христа. Спор велся по-латыни, язык этот я понимал неплохо. Один утверждал, что Иисус Христос — мессия пневматикус — эон бога-отца Ялдаваофа, посланный на землю победить вечного врага Офи-оморфа, но так как Иисус не имел мужества к деянию сему, Ялдаваоф попустительствовал его распятию. Это доказывает гностик — пророк Валентин. Другой рыцарь, аргументируя тезисами Василида Александрийского и Бардезануса, настаивал, что Иисус был мистификатором, правильное имя коего Йошуа Бен Ганоцри и, следовательно, распятие он заслужил поделом. Земля подо мной закачалась. Несмотря на дурные наклонности, благоговение перед святыми крепко хранилось в моем сердце. Я зажал уши, дабы не слышать этих кощунств и тем не менее слышал.
По мнению третьего, вся история Иисуса Христа — вымысел и нелепая сказка. Никогда он не рождался и никогда не умирал. Он всего лишь символ, эмблема, и плоти в нем не более, чем в Брахме или Изиде. Изображенный в человеческой ипостаси, Христос точно такой же идол, как Ваал или Дагон.
Я подумал: большей мерзости не в силах произнести уста человеческие. Однако четвертый рыцарь убедил меня, что и у гиперболы имеется суперлатив. Навуходоносор изрек: из тайных писаний явствует — Христос суть демиург, наложивший на человечество оковы страдания. Он запретил нам потворствовать плоти и повелел творить благо ближнему, тогда как человек самой природою призван максимально стремиться к наслаждению, не заботясь о том, нравится это ближним или нет. Святой долг каждого, кто почитает законы творца Ялдаваофа, во всем и всегда противиться велениям этого демиурга. Обман, грабеж, убийство, совращение, осмеяние, сластолюбие и пьянство не токмо допустимы, но должны, и кто человечество гонит под ярмо так называемых добродетелей, будь то демиург, зон, Бен Ганоцри или Иисус Христос, — того надобно преследовать и бичевать.
Все торжественно с ним согласились, и я увидел, к своему ужасу, что каждый из присутствующих достает длинную, похожую на терние иглу и вонзает в сердце лежащей Иисусовой фигуры.
— Кто мессия? — крикнул Навуходоносор.
— Бафомет, Бафомет! — ответствовало собрание.
Навуходоносор ударил кулаком в большой тамтам, и по этому сигналу раздвинулись занавеси шатра, стоящего в глубине залы. В ярком свете на великолепном алтаре предстали два идола. Справа находился Бафомет. У него было два лика — мужской и женский, ровно как и тело — наполовину мужчины, наполовину женщины. Огромная змея двенадцатикратно обвивала его, и на каждом кольце был вырезан знак зодиака. В одной руке идол держал солнце, в другой — луну. У ног его лежала земля, покоясь на спине крокодила.
Слева, рядом с Бафометом, видна была другая статуя — Милитта. Обнаженная женщина верхом на кабане — ее корона лучилась рубинами и карбункулами.
Рыцари и дамы приближались и поочередно целовали плечи Бафомета и колени Милитты. Затем меж двумя идолами поставили дарохранительницу, высыпав освященные облатки на пол, с хохотом оплевали их и, взявшись за руки, затеяли пляску вокруг идолов и дарохранительницы. Женщины старались мыском или пяткой ударить ковчег, иногда задирая ноги так, что виднелись подвязки на чулках, и при этом распевали адские псалмы на каком-то восточном языке.
Загодя было приготовлено вино в больших кувшинах. Мне поручили наполнять церковные чаши для причастия и подавать танцующим, а те опорожняли чаши в честь Бафомета.
Отвращение мое было велико, но любопытство росло с каждой секундой. Пузатые кувшины вскоре опустели, и тогда Искариот велел мне идти в подвал за новой порцией.
Когда я вернулся, все рыцари и дамы уже расположились за столом, а царица Савская уселась на колени к Навуходоносору. Пока я разливал вино, царица сия крикнула:
— Эй, Малх! Диадема мне тесна, ступай в капеллу и принеси венец той женщины из Назарета.
Меня прошиб холодный пот. В церкви на алтаре стояла статуя Мадонны с драгоценным венцом, изысканно и богато украшенным жемчугом и алмазами — дар по обету всемилостивейшей княгини. К этой священной статуе по великим праздникам сходились благодарные паломники со всей округи, складывая у ног ее щедрые подношения. И теперь я должен снять с головы святой девы эту осиянную реликвию, принесть отвратной потаскухе, напялить на ее взъерошенные лохмы! Даже будь Мария не божьей матерью, а родительницей самого обыкновенного добропорядочного человека — и то было бы кощунством столь гнусно ее осквернить.
Я медлил, не желая исполнять безумную пьяную прихоть, но рыжебородый резко ткнул меня кулаком в бок — чуть дух из меня не вышиб — и заорал:
— Ты что, приказа не слыхал? Иди и скажи галилеянке, что царица Астарта Савская — жрица богини Милитты, желает надеть корону. Ступай!
Что делать? Если откажусь, они вполне способны меня убить.
Когда я приблизился к алтарю для свершения кощунства, казалось, святые готовы были сойти с постаментов, швырнуть мне в голову книги, посохи, ключи небесные и тотчас ввергнуть меня в ад. Статуя Богоматери, чудилось мне, нахмурила брови, когда я снимал венец, и хрупкое драгоценное украшение это казалось такой непомерной тяжестью, что у меня ноги подкашивались при каждом шаге.
Когда я вернулся по винтовой лестнице в зал Бафомета, оргия была в полном разгаре: грешницы минувших тысячелетий в небрежных одеждах вакханок танцевали бесстыдный хорей с Пилатом, Иродом и иже с ними. Астарта выхватила у меня венец, нахлобучила его поверх распущенных волос и забилась в судорогах безумной пляски жрицы, а вокруг нее козлом скакал Навуходоносор, изображая фригийский обряд. Волосы кружились вихрем, и она так быстро вертелась вокруг своей оси, что мне виделось у нее два лица, словно у идола Бафомета.