Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта
Шрифт:
— Эгей! — закричали мы и востребовали долю от добычи, поскольку сушеная рыба кончилась и у нас оставалось только по полпорции сухарей на брата.
Донеслось ответное «эгей».
— По какому праву требуете крабов? У вас ведь не военная галера!
— Во-первых, мы голодны, во-вторых, имеем пушку. Выстрелим — все ваши крабы удерут. Вот вам парочка веских причин!
Ловцы уразумели обоснованность наших претензий и поделились с нами по морскому обычаю.
(— Данное происшествие нельзя назвать пиратством. Морской обычай есть морской обычай, — деловито расценил князь.
— Ладно, допустим у них слюнки потекли, захотели полакомиться. Не грабеж, а просто так себе, детская шалость. Послушаем дальше, — гнул свою линию советник, — пятьдесят молодцов да еще и орудие на борту. Развернем карту. Я хочу проследить ваш курс, и тогда станет ясно, кто вы — достойные мореходы или пираты. Не сомневайся, уж я сумею отличить одно от другого.)
Обвиняемый подмигнул дерзко и одобрительно:
— У Маркизских островов мы встретили испанское грузовое судно: тронутый нашими мольбами капитан дал нам кофе, шоколада и меда. Вблизи Алеутов владелец русской торговой шхуны сжалился над нами и подарил немного водки и соленой трески. На широте Юкатана, когда провиант наш кончился, мы упросили одного итальянского шкипера уделить нам саговой муки и несколько бочонков султанш.
(— Чего? Кого? Султанш? Зачем вам понадобились дамы?)
«Султанши», простите, не женщины, а упакованный в бочонки изюм.
(— Экие мерзавцы! Изюму им подавай!)
С голодухи не только изюм, комаров на лету сожрешь. У Барбадоса моряки турецкого корабля лишь за «господь вознаградит» подбросили нам копченой свинины и сала. Близ Канарских островов китайский капитан с истинно восточной вежливостью предложил вина. У островов Зеленого мыса грек с Мадагаскара погрузил в наше суденышко столько рахат-лукума, что оно чуть не пошло ко дну. Далее, у Огненной земли…
(— Довольно! Хватит! — советник ударил по карте кулаком. — Чтобы проследить ваш маршрут, надо привязать за нитку саранчу и пустить ее прыгать по широтам и меридианам. За тобой и на лошади не ускачешь!)
Разумеется, странствие вышло несколько запутанным. Но ведь мы ничего не понимали в навигации, да еще с плохой картой, да еще с капризным и легкомысленным компасом.
(— Капризным и легкомысленным? Ваш компас был женского пола, что ли?)
Честно говоря, я и сам не знал правильных названий всех этих краев И мест. Встречавшиеся нам острова обладали одной неприятной особенностью: ни одной указательной таблички в отличие от городских улиц. Зато смею вас уверить: всех вышеперечисленных господ мы действительно повстречали во время нашего бедственного морского вояжа, и все они снизошли к нашей нищете.
(— Недурная нищета, надо признаться. Пятьдесят вооруженных парней, пушка, парус, весла — вы наверняка гонялись за каждым из этих судов!)
Я по-прежнему настаиваю, что все моряки охотно шли нам навстречу и чуть ли не силой навязывали свои благодеяния.
(— А не вспоминаешь ли бременского купца?)
Ну как забыть этого великодушного и храброго человека, которого мы встретили у мыса Доброй Надежды! Не зря это место так назвали. Выглядели мы ужасно. Долгое плаванье, бури, всевозможные невзгоды превратили нашу одежду в лохмотья. И когда этот добрый человек, господь благослови его имя, увидел нашу нищету и убожество, он снял с себя последний плащ. Помоги ему, всевышний, во всех делах и начинаниях.
(— Сей добрый человек изложил историю несколько иначе. По возвращении он принес жалобу в ганзейский сенат: некое пиратское судно — по описанию точь-в-точь ваш бот — грабил всех и каждого на своем пути; вы напали на его корабль, раздели донага его самого и команду. Вполне достоверно, ибо ни в одном нормальном мозгу не возникнет мысли столь абсурдной — бременский купец снимает камзол и добровольно отдает первому встречному. К счастью, Бремен близко, мы можем пригласить свидетеля, его имя, насколько я помню, Шультце.)
Тогда попрошу вызвать и моих свидетелей: испанского негоцианта дона Родригеса де Салдапенна из Бадахоса, Свойнимира Белобратанова — чиновника с Камчатки, итальянского синьора Одоардо Спарафучиле из Палермо, эффенди Али Бабу бен Дедими из Бруссы, китайца Чин-Чан-Тойпинг-Вана — шанхайского мандарина, грека Леонидаса Хероса Караискакиса из Трикалы…
(— Замолчи! — советник зажал ладонями уши. — Хватит! Верю каждому слову. Морские попрошайки, пиратством они не занимались. Позвольте, ваше сиятельство, вычеркнуть морской разбой из реестра преступлений. Остается, впрочем, каннибализм. Как быть с пожиранием человеческого мяса?)
На эту тему д'oлжно высказать следующие соображения: людоедство далеко не во всех странах и не всегда считалось и считается смертным грехом. Жители островов Фиджи уверены, что пожрать труп поверженного врага — поступок геройский. У мексиканцев людоедство возведено в религиозный культ. Во время великого монголо-татарского нашествия в Венгрию люди поедали друг друга, когда кончилось все мало-мальски съедобное — так свидетельствует Рогериус. И так случается в море. После ужасающего шторма в Тихом океане нам пришлось, дабы не утонуть, выбросить все запасы продовольствия и…
(— Ложь, ложь и ложь, — закаркал советник. — В Тихом океане, говоришь? Ежели он «тихий», то штормов там не бывает. Вот сейчас подтянем тебя на дыбе… и ты на пытке первой либо второй степени добровольно признаешь полное спокойствие в Тихом океане.)
Вы правы, ваша милость. Мне, верно, память изменила — там действительно тишь да гладь. Но зато блуждают стаи акул, и чтобы не угодить им в пасть, пришлось выкинуть в море весь провиант. Мы надеялись вновь встретить какого-нибудь добросердечного шкипера, но на горизонте не было ни единого паруса. Две недели мы глодали подошвы от сапог. Решились, наконец, на жуткую «трапезу морских волков» и бросили жребий. Из шляпы вытянули мое имя. Я приготовился умереть pro publico bono. [55] Уже начал раздеваться, как вдруг вперед выступил мой великодушный друг — испанский идальго: мы стали братьями еще с тех пор, как тянули весло, прикованные к одной скамье. Благородный испанец заявил: «Ты не должен умирать, о раджа! У тебя есть жена, вернее, две жены. Твоя жизнь драгоценна. И я, твой брат, почитаю за честь наподобие римлянина Курция, что прыгнул в зияющий провал, броситься в жаждущие глотки своих товарищей». С этими словами несравненный идальго отрубил себе голову и положил к нашим ногам. Остальное довершили другие.
55
Ради общего блага (лат.).
(— А ты сам пробовал его мясо? — доискивался советник.)
Голод терзал меня.
(— Внимание! Вина установлена. Поедание благословенного душой человеческого тела карается сожжением на костре.
— Минутку, — прервал князь. — Какой именно частью тела утолил ты голод?)
Мясом от ступни.
(— Тогда вопрос: одушевлена ли ступня?
— Иначе и быть не может, — воскликнул советник. — Разве не говорят повсеместно: «у него душа ушла в пятки» или «только на ноги смел». Разве смелость — не свойство души? Или: «честен с головы до пят». Следовательно, пята несомненно является приютом честности.