Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта
Шрифт:
(— Может, хватит, наконец! — взорвался советник. — Все, что ты плел до сих пор, еще куда ни шло. Готовые булки, говоришь, растут на дереве, надо только сорвать да отправить в пекарню. Это же, это же…)
Если ваша милость мне не верит, очень прискорбно для вашей милости. Вам придется послать депутацию в Индию, дабы основательно убедиться в моей правоте. Коли хоть единственное сведение будет неверным, считайте и все остальное ложью.
(— Очень благодарны за бесподобный совет! Пошлем специальную комиссию на край света и на время кругосветного путешествия отложим твое колесование. Нет уж, лучше поверить всем твоим россказням и пусть себе на деревьях растут живые звери и висят на ветках, как у нас груши.)
Совершенная правда! Водятся там большие белки, вернее сказать, маленькие собаки с крыльями. Они вполне умеют летать, а ночью висят, уцепившись задними лапами за ветку, наподобие наших тыкв, привязанных стеблем за сук.
(— Ну, что я говорил, — ядовито засмеялся советник. — Летающие собаки висят на деревьях и спят! Дальше, дальше говори, мошенник. Для чего же еще собрался высокий суд, если не слушать всю эту белиберду? Мне, впрочем, и самому любопытно, каким образом булки на деревьях да летающие собаки снимут с тебя обвинение в двоеженстве и цареубийстве?)
Я к тому и веду. Индия, тропики, дикая природа магнетически влияет на человеческий характер: религия и обряды коренных жителей, своеобразие жизни и быта так или иначе изменяют привычки и взгляды чужеземцев. Народ удивительный необычайно; одни ходят нагишом, другие чуть не сгибаются под тяжестью великолепных облачений. Нигде более не встретишь такую диковинную смесь безобразия с высоким идеалом красоты, героизма и трусости, вольности, как у птиц, и рабства, как у монахов, блаженной райской нищеты и достойных восхищения монументов. Города в роскоши и величии превосходят европейские метрополии. Храмы, высеченные в скалах искусной рукой, образуют архитектурные громады с десятью тысячами колонн и алтарями для бесчисленных идолов, а приютам человеческим и бобры не позавидуют. Эти люди служат и приносят жертвы тысячам божеств, но ни одно божество им не помогает. Люди столь кроткого нрава, что почитают грехом нанести вред какому-либо животному, хотя их самих тигры раздирают, носороги топчут, кусают ядовитые змеи и насекомые; при сем они спокойно предают огню и мечу соседние селенья. Власть имущий, чувствуя себя оскверненным прикосновением человека другой касты, в полном праве отрубить несчастному руку, и последний полагает такой поступок совершенно естественным. Вдова восходит на костер, где сжигают умершего супруга; если вдова уклоняется от этой чести и вступает во второй брак, — ее считают женщиной подлой и презренной. Больного кладут на берег реки и объявляют мертвецом; если он неожиданно выздоровеет — ему нет места среди живых, он вынужден искать себе подобных, кои образуют особое скопище — народ «мертвых». В суевериях и легендах индусов абсолютно теряются любые европейские уставы и кодексы. У них свои удивительные понятия о добродетелях и пороках, соответственно которым оценивается человеческое поведение.
(— Краткий смысл сей длинной речи понятен: многоженство там разрешено.)
Да, разрешено, только при одном условии: необходимо согласие первой супруги. И пока такового не будет, вторую жену нельзя ни обнять, ни поцеловать.
Маймуна и Данеш
Красавица Сейб-Алниффа была достойна удивления и преклонения. Когда мы в день нашей свадьбы, отпразднованной с подлинно азиатской помпезностью, остались одни за ужином вести нежные и доверительные беседы, я никак не мог уговорить ее сесть подле меня. Она устроилась напротив, на другом конце стола, напомнив, что мы должны блюсти приличия, пока не получим согласия моей первой жены: до тех пор нельзя произнести за столом молитвы Басаба. Пока вторая жена не может вымолвить сего благословения, нельзя пить из одного стакана, пожимать руки, смотреть в глаза друг другу; на брачном ложе супругов разделяет обнаженный меч в знак запрещения полного единения.
(Князь: — Испугаешь тебя, снимателя пенок и любострастника, обнаженным мечом!)
Я и сам полагал, что если прежде в греховной моей жизни нацеленный в сердце меч не способен был удержать меня от соблазна и уговорить чужую жену забыть супружеский долг, то уж теперь бесхозное оружие и вовсе не помешает мне наконец почувствовать затаенный смех в закрытых глазах бегумы. Но моя Сейб-Алниффа оказалась поумнее меня.
Она относилась ко мне ласково, нежно и даже подобострастно. Собственноручно смешивала соки разных экзотических плодов, так как религия Шивы запрещает вино. Напитки, приготовленные из многообразных фруктов тропической зоны, обладали столь дивным ароматом, столь нектарно-божественным вкусом, что в сравнении с ними вино и пиво кажутся чуть ли не отвратительными. Надрезанная кора некоторых пальм, побеги агавы в изобилии дарят сладкие, густые соки: после этих соков приходит экзальтация, нисколько не похожая на опьянение от вина.
Смешивая соки неведомых фруктов, рассказывала мне Сейб-Алниффа сказки фей, рожденные под сенью девственных лесов, например историю принца Камра Эссамана и принцессы Бедур: пока они спали, фея Маймуна и эльф Данеш унесли их в далекие пространства; когда они, встретившись в чужой стране, вновь заснули после страстных наслаждений, их снова доставили на родину: его в Индию, ее — в Персию. Это была очень увлекательная история, и я даже несколько притомился. На меня, очевидно, головокружительно подействовал пряный и крепкий аромат напитка, что готовила моя царственная подруга; помню только, как я устало вытянулся на оттоманке, и около меня легла Сейб-Алниффа, не забыв разграничить наши тела обнаженным мечом.
Земля исчезла, как только я закрыл глаза. Свистел ветер, грохотали тучи, раздвоенные молнией. В сиянье миллионов звезд я разглядел, что лежу на спине эльфа Данеша — его огромные перепончатые крылья закрывали чуть ли не весь горизонт, бамбуковые и пальмовые листья развевались на голове вместо волос и бороды. Он летел так быстро, что узкий серп месяца вырос, округлился и уменьшился до последней четверти у меня на глазах. Одно время наперегонки с нами летел метеор — эльф Данеш ударил его ногой, и метеор рассыпался водопадом ослепительных искр. Я поглядел вниз и узнал по фарфоровым башням и длинным каналам китайские города; далеко-далеко маячил Тибет и вечные льды Гималаев; потянулись монгольские пустыни, и, наконец, приблизился Арарат, который я угадал по круглым языкам пламени — алтарям огнепоклонников-персов. Рядом пылал неугасимый огонь Баку, и я вспомнил: эльф Данеш был одним из великих духов сих язычников.
На вершине Арарата стоял дворец — в человеческом языке не хватит слов, чтобы описать все его великолепие. На стенах были написаны имена счастливцев, кои посетили дворец и благодарили бога за это. Золотое сияние букв превращало ночь в день. Эльф Данеш опустился у дворца, внес меня в уютную залу, обитую шелком, украшенную драгоценными камнями, и вдруг засмеялся громоподобным смехом. Легкий плач раздался в ответ, словно нежно вздохнул южный ветер.
— Ты опоздала на стотысячную долю минуты! — воскликнул Данеш.
— Ты опередил меня на триста зонов, — послышался ответ, и с небес спустилась фея Маймуна. Ее рост также намного превосходил человеческий, вокруг шеи и лба змеились кораллы, а крылья сверкали перламутром. Женщину, сидевшую на ее плече, она поместила возле меня. В тот же момент эльф Данеш заклубился голубым дымом, фея Маймуна — желтым, и они вплыли в два хрустальных графина, что стояли на столе среди изысканных кушаний и напитков.
Женщина рядом со мной была моей собственной супругой, оставленной в Нимвегене, только выглядела она куда обворожительней. Глаза блестели, улыбчивые губы розовели, даже в голосе звучали неслыханные прежде ласкающие, прельстительные интонации. Что-то странное, неземное было во всем ее облике. Первые же наши вопросы и ответы потонули в поцелуях, душа моя пьянела от счастья, и я с радостью заметил восторг и блаженство в ее чертах. Мы смеялись, шутили, играли и веселились как дети, ели с одной тарелки, пили из одного стакана, сидели в одном кресле — после каждого глотка поцелуи казались более терпкими и жгучими. Невероятное, несказанное блаженство! Только два графина остались нетронутыми — голубой и желтый. Жена моя предложила их открыть, и я согласился. Но из них не полилось вино, а воскурился голубой и желтый дым и вскоре заполнил всю залу. Прихотливые облака сгустились и приняли формы эльфа Данеша и феи Маймуны. Минуты нашего счастья пролетели — настало время расставанья. И мы написали ослепительными буквами наши имена среди других на стене, среди имен тех, кто нашел здесь свой восторг и свое блаженство.
Tут я вспомнил, что не сказал супруге самого главного:
— Знаешь ли, я стал королем, и у меня есть еще одна жена! Разреши мне целовать и обнимать ее, как тебя.
Она отчетливо произнесла: «Разрешаю».
В доказательство, что мы провели этот час вместе, разговаривали друг с другом, в доказательство ее разрешения она крепко сжала мою руку, Я ее обручальное кольцо треснуло на моем пальце.
Я же в память счастливой ночи, проведенной во дворце на горе Арарат, подарил ей золотой браслет с лингой, которую носил на запястье как религиозный символ Шивы. Кроме того, оторвал и отдал кусок шелкового полога, что скрывал райские наши наслаждения: темно-красный шелк, затканный золотыми драконами.