Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Йокаи Мор

Узнав о тяжелом положении шаха Аллума, отважная бегума поднялась в свой паланкин и, сопровождаемая личной охраной не более сотни человек да моей батареей, поспешила в самый центр битвы. Когда мы приблизились к солдатам из крепости, царственная амазонка сказала мне коротко:

— Действуй, как я!

Вышла из паланкина, вскочила на коня и ринулась на отряд крепостной стражи. Я понял свою задачу и установил орудия так, чтобы картечь сметала противников бегумы, а прицельные ядра разбивали пушки осажденных. Через несколько минут ошеломленные солдаты побежали обратно к воротам: бегума Сумро сумела их обогнать, у моста взяла в плен предводителя и ворвалась в крепость. Ко мне она вернулась в сопровождении

десяти человек — прочие остались в отбитой крепости.

— Теперь на помощь императору! — Бегума возглавила собравшееся к тому времени войско в количестве примерно кавалерийской бригады и проскакала по всей линии сражения к местонахождению властелина. Мощный, внезапный рейд, убийственный огонь батареи смяли, а затем и окончательно сломили армию Кули-хана; к тому же императорские войска, воодушевленные героической всадницей, перестроились в боевой порядок и ударили по неприятелю. Восходящее солнце озарило наш триумф: крепость завоевана, враг разбит.

Шах Аллум на глазах всей армии обнял бегуму и дал ей почетный титул: «дочь моя возлюбленная». Потом не замедлил объявить своим военачальникам, что лишь этой отважной женщине он обязан всем: своим освобождением, равно как освобождением шести принцев и общей победой. Застенчиво зардевшись, бегума ответствовала на сию торжественную речь:

— Не я одна заслуживаю похвалы, награду заслужил мой офицер, командующий батареей. — И представила меня императору.

Шах Аллум возгласил:

— Будь сама ему наградой.

Самолично подвел ко мне красавицу невесту, обручил нас собственным кольцом и назначил меня сорегентом провинции Сердана. Теперь я именовался «магараджа Конг» и стал не вице-лейтенантом, а вице-королем.

(— Именно так все и произошло, от слова до слова? — изумился советник.)

Можно прочесть в дворцовой хронике Дели, там еще больше сказано.

(— Отложим на завтрашнее утро, — решил князь. — На сегодня более чем достаточно: сын кожевника из Андернаха взошел на королевский трон провинции Сердана в стране Сехарумпоре. Можно ли требовать больше за один день?)

Идолопоклонство

На следующий день обвиняемый продолжил признание.

— Все сложилось великолепно. Мне досталась богатая провинция с доходом в двадцать лак-рупий, [49] женщина редкой красоты: в сравнении с ее глазами бледнели драгоценные камни. Но была маленькая заминка: что делать с другой супругой? Вопрос, в сущности, религиозного плана. Я честно обо всем рассказал бегуме Сумро.

(— Чего не понимаю, того не понимаю, — усмехнулся советник. — Зачем тебе понадобилась честность? Ты столько раз лгал, и все сходило отлично. Одним обманом больше, одним обманом меньше — какая разница!)

49

Два миллиона рупий.

Не забудьте, ваша милость, что на похоронах отца я дал обет впредь вести жизнь богоугодную и не осквернять уст лживыми словами. Согнутый кольцом гвоздь из гробовой доски постоянно давил палец, напоминая о данном мною зароке.

Я счел необходимым признаться бегуме: у меня есть законная жена в Голландии, с которой я сочетался церковным браком, более того, есть надежда по возвращении застать ее уже с младенцем, а стало быть, оставить их я не могу.

Бегума отнюдь не возмутилась откровенным словом, напротив, искренне похвалила меня.

— Кто хранит верность дальнему, тот и ближнему ее сохранит. Препятствие велико, но преодолимо. Нас разделяет только религия. Ее можно поменять. В католичестве при первой живой жене вторую брать нельзя: двоеженство есть грех. Религия Брахмы запрещает мне, женщине, взойти

на трон, запрещает также вдове выходить замуж. Но существует и третья религия, верование шиваитов — у нас ее исповедуют чангамы, которые признают единственно бога Шиву, чей символ — лингу — они привязывают к запястью. Шиваиты, в отличие от брахманов, верят в ценность всех людей и не считают женщину тварью бездушной: для них, как и для христиан, каждый человек равен пред богом. У шиваитов мужчине разрешено иметь нескольких жен, даже иноземок, и кушать пищу вместе с женщиной, если за столом произносят благословение их пророка Басавы. Если мы перейдем в эту веру, ты сможешь, сохранив прежние супружеские узы, взять меня в жены. Уважение и любовь остаются, хоть и разделенные, неприкосновенными.

Я взвесил «за» и «против». Судьба всей страны зависела от моего решения. С одной стороны, население, ждущее справедливого правителя, годовой доход в полтора миллиона талеров, благородная дама — страстная, молодая, готовая ради меня на любые жертвы, сказочно-прекрасная, чьи сладостные уста предвещают все наслажденья рая… С другой стороны — папа римский, святой Петр со своими ключами… Что бы вы, милостивые господа, решили и выбрали на моем месте?

(— Оставь нас в покое, бестия хитроумная! — закричал возмущенный князь. — И не взывай к нашему состраданию. Понятно, каждый поступил бы аналогично. Я думаю, даже господину советнику приятней целовать красивую бабенку, нежели папскую туфлю, тем более где-то за тридевять земель, в провинции Сердана страны Сехарумпоры. Ты превратился в идолопоклонника? Иначе ты и не мог поступить. Такое дело подведомственно суду мира потустороннего, там излагай свои доводы. Вычеркнуть сей пункт из списка преступлений!

Даже и советник растерялся. Сперва сосредоточенно сморщил физиономию, потом развел углы рта в улыбку, по примеру остальных судей, и волей-неволей освободил преступника от капитального греха идолопоклонства.)

— Что касается бигамии, сиречь двоеженства, прошу вас, господа, учесть следующее: судьба забросила меня в совершенно другой мир, с другими жизненными законами. Представьте: даже небо Индии не имеет ничего общего с нашим. Голландское солнце сошло бы там в лучшем случае за луну. Там от раскаленных солнечных лучей вскипает кровь и мозги плавятся. Тяжелое и влажное пространство трансформирует деревья, города и людей в фантасмагории лихорадочных снов. В небесах всплывает тройное солнце и огненные кресты, фата-моргана обманывает глаза миражами опрокинутых городов; иногда вдруг наступает затмение, отнимая у природы многоцветье; все-все: леса, дома, люди — приобретают оттенок охры, словно мир погружается в смерть… А когда начинается дождь, он и на дождь-то не похож, это потоп, искрящиеся огненные потоки. Другой день тучи разверзаются дождем цвета крови, и окрестности светятся пурпуром; в последующие жаркие дни, когда крестьяне бегут по улице (представители высших каст, понятно, сидят дома в жару), от крестьянских ног взметается в солнечном полыхании красная пыль — словно мчатся грешники в пламенах ада.

А земля, плодоносная земля, где растения наших голландских оранжерей произрастают в первобытных лесах, а выхоленные в горшках цветы образуют непроходимую чащу, — приют там тиграм! Невиданные травы и деревья дышат амброй в тропическом солнце, сотни разнообразных плодов созревают во все времена года — понятно, отчего здешняя человеческая раса, что превосходит население целой Европы, живет исключительно растительной пищей, ибо мясо запрещено ритуалом. Одна только пальма борассу дает масло, вино, мед, сахар; другие пальмы дарят муку, молоко — бесплатно, есть даже дерево, на котором растет хлеб, булки с человеческую голову величиной: в сыром виде они напоминают по вкусу зрелые и сладкие фрукты, в печеном — хлеб наших широт.