Похождения отставного полковника Плохоты
Шрифт:
– А я левая рука и самая сильная в нашем издательстве. Все верстки на мне. И вообще. Дорогая Тамара! Я поднимаю тост за Вас и Ваше творчество! Всё внимание переключилось на него.
– Вот так, - сказал сам себе Захар Сергеевич и подмигнул царице.
Потом все много говорили, читали свои и чужие стихи, пока не дошло дело до музыки. Ванька, сам себя избравший тамадой, громко сообщил:
– А сейчас наша Елена исполнит для всех присутствующих свои песни под гитару.
Кобра вышла в синей переливающейся кофте и долго извивалась перед микрофонами, а когда
– Дорогуша! Пошли назад на сцену. Хочу исполнить для Тамары "Живёт моя отрада в высоком терему", подыграешь.
– Ни за шшшто, - зашипела змеюка, - акапелла, только акапелла.
– Какая капелла? Ты мне вечер Есенина испортила. Реабилитируйся хотя бы сейчас.
– Хорошо, - прищурила змеиные глаза Елена, - выходите, начинайте, а я присоединюсь.
Захар Сергеевич вышел на маленькую сценку, широко расставил руки и заревел:
– Живё-ё-т моя отрада, в высоком терему-у...
– У-у-у, - заткнул одно ухо Иван Каин, - это он зря затеял, - Захар! Может не надо?
Захар Сергеевич никогда не отступал. Ни когда был полковником, ни на пенсии. Сложив рукой фигу, показал её Ивану:
– А в терем тот высокий-й-й нет хода никому-у-у...
– Надо что-то предпринять, - заволновалась Тамара и попыталась затянуть песню вместе с певцом, но её тонкий голосок утонул в рёве бушующей стихии.
На выручку бросилась музыкантша. Подскочила к фортепиано, нажала педаль и ударила по клавишам.
Захар Сергеевич не ожидал, что пианино такой громкий инструмент. Теперь аккомпанемент шёл сам по себе, а он пел сам по себе. Народ развеселился. Многие стали подпевать.
Захар Сергеевич взревел с новой силой и задирижировал толпой. Ах, как это было здорово! Жаль Ритка не видела. Все пели. Глаза горели. Он на сцене. Ему аккомпанируют. Вот он, звёздный час! Когда музыка стихла, он не остановился и решил ещё раз пропеть первый куплет, но Ванька Каин всё испортил:
– Курицу подают, - громко крикнул он.
Все мгновенно отвернулись от Сергея Захаровича и уставились на официанта. На его подносе дымились аппетитные тушки. Захар Сергеевич сдулся, остановился, нахмурил брови:
– Спокойной ночи, малыши, - поплёлся на своё место.
– Курица, курица... Ваньке я припомню. Официант, - щёлкнул пальцами, - коньяку сто грамм. А потом он выпил ещё сто, и ещё.
Утром Рита заботливо поднесла ему горячего чаю прямо в постель:
– Такая хорошая девушка у вас есть. Добрая, внимательная. Тебя привела.
– Какая девушка?
– силился вспомнить Захар Сергеевич.
– Светленькая такая. Леной зовут. Как она тащила гитару и тебя? Ума не приложу.
– Вот кобра!
– выругался Захар Сергеевич, - почему она?
– Сказала, что с нами в одном районе живёт. Ей ближе всего было проводить.
Захар Сергеевич попросил дать ему телефон, набрал номер Елены:
– Ладно, прощаю, - сказал в трубку, - пусть над нами снова будет голубое небо. Но при подготовке к следующему вечеру прошу со мной, как с правой рукой редактора, обговаривать все музыкальные номера. Учись играть! Слышала, как музыкантша на пианинах шпарит? Вот и ты учись.
Глава VII
Пасха
Яйцо об яйцо улыбается лицо
Главный праздник православного календаря, установленный в память о Воскресении Иисуса Христа Захар Сергеевич отмечал каждый год, несмотря на то, что был убежденным атеистом. Традиции. Жена заранее готовилась к празднику пекла кулич, красила яйца и активно привлекала мужа помогать по хозяйству.
Накануне праздника Захару Сергеевичу, как раз в тот момент, когда он клеил наклейки с изображениями монастырей на тёплые яички, позвонил старинный друг Колька, с которым они служили лет двадцать назад на Казахстанской границе.
– Захар, привет! Что делаешь?
– Яйца крашу, - буркнул он, старательно снимая о краешек стола, прилепившийся к ногтю Соловецкий монастырь.
– В какие цвета?
– не унимался Колька.
– В разные, - вытер о полотенце палец Захар Сергеевич, - сам знаешь, хочешь красные яички - неси кипяток, синие - неси пассатижи.
– Довольный сам собою парировал другу старой армейской шуткой.
– Сам-то отмечать будешь?
– А как же, - отозвался Колька, - поедем с Маринкой и Владькой на кладбище. А вы с Ритой?
– Мы тоже. У нас традиция. Мои предки на Полтавщине, а Ритины мать с отцом здесь в Николо-Архангельском покоятся. Свекор Акакий Еремеевич хорошим мужиком был. Уважал его. Потомственный военный, молодые нынче совсем другие. Что у тебя нового?
– Сын балбес от армии косит, - мрачным голосом отозвался Колька, - ходил тут на психиатрическую экспертизу вместе с ним. Ох, и насмотрелся там всякого. Эти докторишки и сами-то не в себе. Нет, ты только послушай. Пришли мы с ним значит в больничку. Чистые, уютные комнатки поначалу произвели на меня самое благоприятное впечатление: выбеленные стены, черные начищенные решетки и сам толстый доктор Чумичка, фамилия у него такая, старший психиатр военкомата. Сам весь в белом, из-под халата торчит фиолетовая рубаха, в форменной шапочке. Оказался ещё тем паразитом. Жонглер законами, жрец мертвой буквы закона, пожиратель обвиняемых, ягуар южноамериканских джунглей, рассчитывающий свой прыжок на обвиняемого. Он мне сразу не понравился. Хотел выгнать меня, но я настоял на присутствии. В конце концов, это мой сын. Пристал к Владику, как банный лист.
– Так вы, значит, тот самый Владислав Сероштанов?
Владька у меня парень хитрый, чует подвох за версту и говорит докторишке:
– Я думаю, что им и должен быть, раз мой батюшка Сероштанов и маменька Сероштанова. Я не могу их позорить, отрекаясь от своей фамилии.
Чумичка этот любезно так заулыбался:
– Хорошеньких дел вы тут понаделали! Весь военкомат на уши поставили. На совести у вас много кое-чего: повестки, побеги, укрывательства.
– У меня всегда много кое-чего на совести, - отвечает ему Владька.
– У меня на совести, может, еще побольше, чем у вас.