Похвала подлости
Шрифт:
— «Последним капризом Калигулы стало его желание провозгласить себя богом (курсив — Б. П., Е. П.), равным Юпитеру. Знаменитые статуи Юпитера и других богов были обезглавлены и увенчаны головами императора» [32, с. 290].
— «Он (Коммод. — Б. П., Е. П.) поставил свои статуи по всему городу и даже против здания сената — статую с натянутым луком — он хотел, чтобы его изображения грозили ужасом» [19, с. 22].
— «Отрубив голову величайшей колоссальной статуи, почитаемой римлянами, представляющей собой изображение Солнца, он (Коммод. — Б. П., Е. П.) поместил там скульптурное изображение своей головы» [19, с. 23].
— «Где мне жаловаться, отцы сенаторы, кого умолять,
Отчитайся: какое имущество ты получил от своего отца, на какие деньги приобрел дом, выстроил тускульскую и помпейскую усадьбу, потребовавшие огромных расходов? Если же ты об этом умалчиваешь, то кто может усомниться в том, что богатства эти ты собрал, обокрав своих сограждан и принеся им несчастья…
Ничтожнейший… человек, у которого нет ни одной неоскверненной части тела: язык лживый, руки загребущие, глотка бездонная, ноги беглеца; то, чего из стыдливости не назовешь, тяжко обесчещено. И, будучи именно таким, он еще смеет говорить: «О счастливый Рим, моим консульством творимый!» (курсив — Б. П., Е. П.) [90, с. 126, 127].
Второй рейх. «В полном сознании своего великого значения Кальвин сравнивал себя с пророком Давидом. «Подобно тому, как пророк от своего стада был призван к занятию высшего положения в государстве, так и я, по воле Божьей, был извлечен из мрака и ничтожества и удостоился почетного звания глашатая и слуги Евангельского учения» [69, с. 9].
Третий рейх. Из воспоминаний лорда Ванситтарта: «Дуче настолько всегда доволен своим обществом, что походит на боксера в ярком тренировочном халате, с удовольствием пожимающего руку самому себе» [108, с. 96].
— Из дневника Йозефа Геббельса, имперского министра народного образования и пропаганды: «1 марта, 1945 года, четверг. В полдень у меня была беседа с генералом Власовым (командующий армией, созданной по инициативе Й. Геббельса из военнопленных солдат и офицеров советской армии, изъявивших согласие воевать на стороне Гитлера. — Б. П., Е. П.). Генерал Власов в высшей степени интеллигентный и энергичный русский военачальник; он произвел на меня очень глубокое впечатление» [17, с. 57]. А разве могло быть иначе? Ведь, как пишет далее Й. Геббельс, «Власов считает меня вторым после фюрера человеком» (курсив — Б. П., Е. П.) [17, с. 58]. «Я уже отметил, — продолжает Геббельс — что у Власова, как мне представляется, замечательная голова» [17, с. 58]. А какая же она еще может быть, по-вашему? После таких-то слов (см. предыдущую цитату).
— Тот же Геббельс о хулящем его и хулимом им Геринге: «Если кто-нибудь вроде Геринга идет совсем не в ногу, то его нужно образумить. Увешенные орденами дураки и надушенные фаты не должны быть причастны к ведению войны. Либо они исправятся, либо их надлежит устранить» (курсив — Б. П., Е. П.) [17, с. 51].
Вслушайтесь: «Я не успокоюсь, пока фюрер не наведет здесь порядка» (дневник Геббельса, запись от 28 февраля 1945 года) [17, с. 51].
Геббельс, по-видимому, считал, что скромность украшает человека только в том случае, если ему самому нечем больше себя украсить. Послушаем еще одну выдержку из его дневника: «Вечером в семь часов будут передавать мою речь по радио. Я еще раз прослушаю ее сам. Дикция и стиль великолепны (курсив — Б. П., Е. П.), и я льщу себя надеждой, что речь до некоторой степени произведет впечатление, хотя я и не был в состоянии использовать в качестве аргументов какие-то конкретные успехи. Но народ уже довольствуется и тем, что сегодня имеет возможность послушать по крайней мере часовую хорошую речь» (курсив — Б. П., Е. П.) [17, с. 60].
С точки зрения Геббельса критики, критикующие его, не могут быть правы. По определению.
«Когда, например, мою речь критикуют за то, что в ней лишь в туманных выражениях говорилось о воздушной войне, то в этом виноват не я, а Геринг. Я не преминул бы сказать нечто более позитивное о нашей военной авиации. Если бы авиация была в состоянии предложить нечто более позитивное. Впрочем, я полагаю, что речь произведет более глубокое впечатление только спустя некоторое время» (курсив — Б. П., Е. П.) [17, с. 68].
Действительно, большое видится издалека. Включая большую глупость и большую подлость.
Первый рейх. «Когда в ответ на его (Калигулы. — Б. П., Е. П.) громкий смех консулы спросили его о причинах веселья, он ответил, что его радует, что по одному его кивку им тотчас снесут головы» [2, с. 404].
— «Законы, ограничивающие расходы, по-прежнему запрещали слишком дорогие трапезы и по-прежнему игнорировались (курсив — Б. П., Е. П.). Цицерон попробовал жить согласно с ними, питаясь какое-то время овощами, а потом десять дней промучился поносом» [32, с. 148].
Второй рейх. Инквизиция приписывала своим указам обратную силу (курсив — Б. П., Е. П.). Благодаря этому инквизиторы возбуждали дела даже против умерших, получивших в свое время помилование (курсив — Б. П., Е. П.) у Святой матери церкви, если удавалось доказать, что какое-то преступление, совершенное при жизни, не было искуплено в соответствии с требованиями Святой палаты [89, с. 208]. Она стала отменять купленные ранее у нее же отпущения грехов, поскольку деньги были уже получены, то можно было утверждать, что отпущения действительны лишь в рамках трибунала совести [89, с. 297–298].
— «Чтобы избежать возможных неприятностей (то есть, что выберут не того, кого надо. — Б. П., Е. П.) прибегли к весьма простому средству: в то самый день, когда Великий Совет собрался для производства выборов магистратов, в момент подачи голосов с неслыханной, невероятной бесцеремонностью из состава избирателей было исключено множество граждан, которые были известны, как особенно горячие приверженцы народной партии (Савонаролы. — курсив и примечание — Б. П., Е. П.).
Благодаря этому, в гонфалоньеры юстиции был избран мессир Виери Деи Медичи» [12, с. 162]. Шел 1497-й год.
— «19 мая (1498-го года. — Б. П., Е. П.) совершили свой торжественный въезд во Флоренцию папские комиссары, Джиоане Туррнано, Генерал Ордена Доминиканцев, и Франческо Ромолино, епископ Илердский и аудитор губернатора Рима, позднее более известный под именем кардинала Ромолино.
Джироламо Бенивиени (патрон Флоренции. — Б. П., Е. П.) накануне получил из Рима письмо, в котором говорилось: «Два комиссара едут с приказом осудить Савонаролу на смерть, если бы даже он был свят, как сам Иоанн Креститель» [12, с. 172]. Последние, впрочем, совсем не скрывали этого: едва лишь Ромолино прибыл в отведенные ему апартаменты в доме некоего Пандольфо дела Луна у Сан Пьеро Скераджио, как сказал ему: «Мы устроим хороший костер: приговор по этому делу уже подписан» (курсив — Б. П., Е. П.; то, что это произошло до начала судебных слушаний — деталь, совершенно несущественная. — Б. П., Е. П.) [12, с. 172]…