Поиск-80: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Человек? — вырвалось у меня.
— На лабораторных животных… взрослых животных феномен Бэрнета — Феннера уже проверен и доказан. — Михаил помолчал. — И второе условие: антиген, то есть клеточная культура с хлорофиллом, должен быть введен в организм в достаточно большом количестве. Только в этом случае произойдет симбиоз: чужие клетки будут приняты за свои.
— Но ведь это же… — Я так отчетливо вдруг представил всю эту картину: человек… переливание крови… замена! Не резиновые же вены… Так вот почему у него, когда он увидел культиватор с барботирующей хлореллой, вырвалось: «Зеленая кровь!» — Но ведь это… Как уловить грань? На грани жизни и смерти!..
— Возможно, — жестко подтвердил Михаил. — Проблема… да и не одна, конечно: как точно уловить соотношение клеток с хлорофиллом и эритроцитов? Как будет реагировать организм на метаболиты зеленой культуры? И с анемией считаться надо…
Наступило тягостное молчание — теперь уже не было ни вопросов, ни недомолвок. И все же до меня с огромным трудом доходил смысл сказанного. Но по мере того как доходил…
— Сколько же погибло лабораторных животных, пока нашли ответ на первый вопрос — о весовой пропорции?
Михаил пожал плечами. Какое это имеет значение — да? Цель оправдывает любые средства и жертвы?.. Но ведь рано или поздно, если уж решать проблему автотрофности человека всерьез, эксперименты с животных придется переносить на…
— Опыты… — Язык так и не повернулся сказать «на людях» — не повернулся. — Моделируются на животных?
— Пока нет.
Все понял с полуслова. И впервые посмотрел на меня прямо. Невольно вспомнился взгляд профессора Скорика: да, такой же обжигающий, только не иронией обжигающий, а… Не знаю. Отвел глаза.
— Значит, только методом проб и ошибок…
— Да.
Такое «да»… Отделяющее, Нас отделяющее… Меня.
И все же… Во мне что-то бунтовало, сопротивлялось! Скажи, пожалуйста, как это он легко — «да»! Любые средства…
— Но ведь это же бесчеловечно!
— Да? А углекислая атмосфера — это, выходит, гуманная перестройка организма, его физиологии? — Прямо-таки издевка в голосе. — Кто и когда нашел метод количественной оценки гуманности? Как мы любим приспосабливаться… прикрываться чужим мнением, авторитетом, приказом… Знаешь, как однажды выразился Ганди? «Я знаю одного тирана — тихий голос совести…»
Бывают минуты, когда вырываются слова, после которых уже не только нечего говорить, но даже быть с человеком, которому эти слова сказаны, невозможно.
Посидев с полминуты, Михаил, по-прежнему на меня не глядя, хмурый, даже сгорбившийся, осторожно положил на столик «Антиномии» Скорика и, так и не сказав больше ни слова, вышел в прихожую. Как он одевался, я не слышал, и дверь закрыл за собой почти без звука.
Но ведь Наташа не найдет дорогу к нашему корпусу! Рабочий день давно закончился, все разошлись, пустой парк… И ты ведь обещал ее встретить, осел!
Я почти бежал. Сложность заключалась в том, что к нашему корпусу в глубине парка от входа ведет много дорожек. По какой она пошла?
Я побежал по центральному проезду до входного павильона к трамвайной остановке. Один трамвай, второй, третий… Уже шесть с четвертью. Где ее школа? Не может быть, чтобы она добиралась целый час, где-то разминулись. Опять разминулись…
Она ждала меня у входа в корпус. Маленькая, в темно-коричневом пальто, иззябшая. А в глазах! Думал, забыл этот взгляд — вопрошающее ожидание. Не забыл. Так она на меня смотрела, когда мы были еще… Когда я еще на что-то надеялся.
— Прости, Наташа. Думал, встречу у трамвая. Документ какой-нибудь есть?
Раскрыла сумочку, порылась, подала паспорт.
— Пойдем.
Я не стал подниматься к себе в комнату — разделся в общем гардеробе, в фойе. Наташа была бледна и взволнована — ничего вокруг не замечала. Только вопрошающее ожидание в глазах.
Подошли к залу с гермокамерой.
— Погоди, Наташа, халат принесу.
Халат она надела чисто машинально. Поразительно, никогда не думал, что она способна так волноваться. За него, конечно, Михаила, волнуется. Но ведь с ним все в порядке!
— Там? — спросила Наташа, не сводя взгляда с темно-серой, обтянутой полиэтиленовой оболочкой камеры.
— Там.
Подвел ее к экрану видеоконтроля. Рабочий столик с бортовым журналом, один из парней возился на кухоньке — был виден со спины, еще чьи-то ноги свисали с верхней полки-кушетки… Тоже не Михаил.
— Садись, Наташа, — подвинул я ей стул. Но она, казалось, не расслышала — так и осталась стоять, прикованная к телевизионному экрану.
— Как дела? — спросил я у дежурного врача.
— Все в норме, Александр Валерьевич. Готовятся к ужину. Через десять минут связь.
Глянул на Наташу. Она стояла, чуть подавшись к экрану, все в той же напряженной позе. Лицо чуть порозовело, но страх не проходил в ее серых глазах.
Я нажал на кнопку микрофона:
— Куницын, доложите о самочувствии экипажа.
Не надо, наверное, было этого делать. Но я не мог спокойно видеть эти страдающие Наташины глаза. Пусть уж увидит побыстрее.
— Он в фитотроне, Александр Валерьевич, — ответил один из парней — никак не научусь различать их по голосам. — Сейчас позовем.
Я заметил, как Наташа еще больше подалась к экрану. Замерла. Ждет.
Михаил появился довольно быстро. Прошел близко от монитора — огромная тень на пол-экрана, сел за столик, взял бортовой журнал. Теперь он был хорошо виден в профиль. Выждал еще с секунду, открыл журнал, глянул на свои часы — тень удивления пробежала по его лицу, не вовремя вызвал — и начал докладывать:
— Самочувствие у всех членов экипажа нормальное. Анализы…
Дальше посыпались цифры: количество лейкоцитов, кислотность и все остальное.